Читать интересную книгу Аномальные каникулы - Алексей Гравицкий

Сгущались сумерки.

Губы ссохлись, голод сосал где-то под солнечным сплетением, но это уже совершенно не отвлекало. Тимур встал и прошелся туда-сюда, разминая затекшие ноги. Стряхнул с ладоней землю, вытер руки о куртку, но пальцы все равно остались грязными, с кровоточащими ссадинами и черными полосками под ногтями.

— Давай полью, — бесцветным голосом сказала Леся, открывая пластиковую баклажку.

Тимур молча подставил руки. Тонкая струйка потекла из горлышка в траву, и он стал остервенело тереть ладони друг о дружку, брызгая и поочередно стряхивая. Основная грязь ушла с водой, но полоски под ногтями остались.

— Видишь? — показал он их Ворожцову с какой-то садистской усмешкой. — Наверное, навсегда.

Тот не ответил. Дождался, пока Тимур закончит, и тоже стал мыть руки.

Ворожцов вообще не произнес ни единого слова после того, как сел рядом и начал помогать бросать землю. Тимур все бормотал и бормотал несуразности, а Ворожцов молчал…

Баклажка опустела.

Леся завернула крышку, убрала тару в рюкзачок. Подошла к Тимуру и хотела что-то сказать, но передумала. Просто долго посмотрела на него.

— Перевяжи его, — мотнул Тимур головой на Ворожцова. — И йодом каким-нибудь помажь.

Леся кивнула и принялась потрошить аптечку. Ворожцов не геройствовал: засучил рукав, помог размотать пропитавшийся кровью и грязью бинт. Только поморщился, когда Леся смазала укусы йодом и машинально подула на них, как маленькому.

Тимур смотрел на них, а в голове мелькали какие-то обрывки мыслей. Несвязные, ничего в общем-то не значащие. Пустые мысли ни о чем.

— Там есть эластичный? — спросил он у Леси через минуту.

— Бинт? — зачем-то уточнила она, открывая аптечку.

— Бинт, — кивнул Тимур.

— Да, вот. Ты руку потянул? Давай-ка я замотаю покрепче.

— Я сам.

Тимур взял плотный бинт, наложил кончик на запястье, прижал пальцами, стискивая зубы от боли, и принялся мотать. Пропустил «восьмеркой» через большой палец, сделал еще несколько оборотов, зафиксировал.

Подвижность кисти упала, но теперь боль стала более-менее терпима.

Тимур опустил рукав, поправил ботинки, застегнул куртку. Оставалось еще кое-что, но он все оттягивал момент…

— Пошли? — обронил Ворожцов.

— А разве… — Леся убрала аптечку и смотрела теперь пустым взглядом на горку свежей земли. — Крест разве не надо?

— Не надо, — глухо сказал Ворожцов. — Из палок не по-человечески, а больше не из чего.

Тимур наконец решился. Обошел канаву слева, спустился вниз и подобрал обрез. Стряхнул со ствола кровавую грязь, взял за холодную рукоять и переломил. Из ствола на него смотрел слепой глазок капсюля с крошечной вмятиной по центру.

Тимур негнущимися пальцами достал гильзу, стиснул ее в кулаке. Хотелось заорать во всю глотку и зашвырнуть ее куда-нибудь подальше. Или изорвать желтый пластик на куски. Или…

Он разжал руку и посмотрел на бездушный цилиндр с металлическим основанием. Вот она, грань. Сами себе штампуем миллионы граней, а потом ломаем их. Крушим с хрустом костей.

Тимур не решился просто выбросить гильзу. Что-то удерживало его, хотя умом и понимал: глупо хвататься за соломинки, когда уже на дне. И все равно не стал выбрасывать. Убрал в карман куртки.

Пусть кусочек смерти мелкого побудет пока с ним. Рядом с сердцем.

— Будь ты проклята, — прошептал он, сам не до конца понимая, кому именно. Спокойно, без надрыва. Вместе с тихой истерикой во время похорон, вместе с безумными словами, которые он бормотал мертвому Мазиле, засыпая его землей, изнутри ушло что-то напряженное, жесткое, привычное. Будто пружина разжалась.

Тимур вставил в ствол новый патрон, защелкнул обрез и пошел по траве к дороге, не оборачиваясь и не заботясь, собираются ли Ворожцов с Лесей его догонять.

Он просто пошел, переставляя ноги, потому что так было надо. Потому что впереди была цель, ради которой они переступили границу. Не границу Зоны, нет. Границу внутри себя. Тот незримый рубеж, который разделяет жизнь каждого разумного существа.

На что?

На детство и взрослость? Может быть.

А может быть, эта бритвенно-тонкая грань делит каждого из нас надвое по-другому? Вовсе не по возрасту…

Может, по одну сторону этой линии живет чудовище, а по другую — человек?

Может.

Они не стали окликать, просто нагнали метров через двадцать и пошли рядом. Ворожцов — водя своим наладонником из стороны в сторону, Леся — то и дело утирая нос платком. Молча, не оглядываясь.

Так все трое спустились с холма по извилистой дороге и подошли к заброшенной деревеньке. Вблизи она не казалась такой уж маленькой. Хотя улица здесь была всего одна, но довольно длинная, убегающая в сумрачно-мглистую даль. И по обе стороны от нее тянулись дома, бани, сараи.

Дюжина дворов, а то и больше.

И ни единого звука, кроме их собственного дыхания. Ни скрипа двери или ставни, ни шороха зверя, ни шелеста листьев. Тут даже ветра не было. Мертво.

— Задолбаемся мы твой сундук искать, — негромко сказал Тимур, не глядя на Ворожцова. — Братец хотя бы примерно не говорил, где именно?

— Нет, — покачал головой тот. — Но этот прибор настроен на мощную аномалию. Без нее он — кусок микросхем на батарейках.

— Хоть что-то, — согласился Тимур, обходя покосившуюся сваю, к которой был толстенной проволокой примотан гнилой телеграфный столб. — Что шарманка показывает?

— Плохо дело, — признался Ворожцов, хмуро разглядывая экран. В сумерках его лицо, подсвеченное снизу наладонником, выглядело жутковато. — В этих вот, ближних, домах чисто, а дальше — полно аномалий.

— И все мощные?

— Не разберешь сразу.

— Значит, пойдем. Будем методом исключения искать.

— Гайки-то… — Ворожцов осекся. — Ладно, придумаем, что бросать. Не в этом дело… Мы по времени не рассчитали: почти стемнело. Ночью нельзя по домам бродить.

— Предлагаешь до утра тут ждать? — При мысли о новой ночи в этом тихом аду Тимур содрогнулся. — Околеем. А костер разводить замучаемся: все дрова мокрые.

— Давай запремся в крайнем доме, согреемся, отдохнем, — тоже передергивая плечами, сказал Ворожцов. — А на рассвете пойдем искать.

— Запремся и мелом кружочек начертим, — сболтнул Тимур и прикусил язык. Он вовсе не хотел шутить, а прозвучало так, словно опять издевается. — Леся, что ты думаешь?

— Ночью опасно, — поежилась девчонка. — Давайте уж действительно до утра.

— Ладно, — согласился Тимур, доставая фонарь и заглядывая в калитку. — Этот дом?

— Да, — ответил Ворожцов, становясь рядом. — Здесь вроде нет никакой дряни…

— Везде здесь дрянь, — пробормотал Тимур. Вошел в тихий двор и посветил на пустую конуру с оборванной или перегрызенной веревкой. — Вон даже собаки будто бы с цепей срывались, что уж о людях говорить.

Ворожцов с Лесей зашли в калитку следом за ним. Огляделись.

Изба большой глыбой темнела на фоне вечернего неба. На крыше виднелись силуэты печной трубы и ветвистой телеантенны. По правую руку стоял крепкий кирпичный гараж с запертыми на амбарный замок воротами. В отличие от других подсобных построек он сохранился хорошо. Возможно, внутри даже уцелела машина, но проверить это было нереально: не пилить же замок, в самом деле.

Возле завалинки торчали останки лавочки. Деревянные сидушки давно сгнили, а две вкопанные в землю опоры настырно продолжали ржаветь.

Крыльцо обвалилось, но фундамент дома и бревенчатые стены выглядели вполне надежно. Ставни были заколочены. Крышу, судя по торчащим из черного месива серым кускам, клали шифером и заливали смолой, поэтому оставалась надежда, что протекла она не насквозь, и внутри уцелела хотя бы одна комната.

— Точно там нормально? — шепотом уточнил Тимур, подходя к приоткрытой входной двери. — Ни аномалий, ни зверья?

Ворожцов перепроверил показания ПДА и кивнул. Тимур отдал фонарик Лесе, а сам нацепил и включил налобник. Оружие перехватил двумя руками.

Переступил через треснувшие доски крыльца, аккуратно отворил дверь и заглянул внутрь. В нос ударил безликий запах запустения. Темно. В свете налобника отсюда невозможно было что-либо толком рассмотреть. Угадывались лишь очертания вешалки с дряхлым тулупом, заскорузлой обуви, да мутно бликовало стекло серванта.

— Подержи, — попросил Тимур Ворожцова.

Тот прихватил дверь за ребро. Тимур положил обрез на половик, оперся локтями и забрался с продавленного крыльца в дом. Быстро поднял ствол, встал на ноги и огляделся.

Обычные деревенские сени. Крепкая скамья, грубый стол, дощатый, но не гнилой пол, утварь на подоконнике, покрытая налетом пыли. Сервант с фарфоровым сервизом за жирным стеклом. Алюминиевый бидон для воды в углу, канистра, калоши, ворох гнилых газет.

Сени как сени. Дом как дом. Наверное, именно в таких, по версии Мазилы, должны обитать барабашки…