Читать интересную книгу Ночь и город - Джералд Керш

— Они сдерут с нее сорок шиллингов. Ты из-за этого нервничаешь?

— Если меня возьмут, шесть месяцев тюряги мне обеспечено.

— А у тебя есть алиби?

— Какое-такое алиби?

Фабиана раздуло от сознания собственного превосходства:

— Слушай, Чарли, если они тебя сцапают, скажи, что работаешь на меня, в клубе «Чемпионы Фабиана». Ясно? Вот моя карточка. Ты работаешь по контракту. Усек? Покажи им это. Я твой работодатель. Если они заявятся ко мне, я с ними поговорю. А ты колесишь по всей стране, подыскивая для меня молодые таланты. Смекаешь? И понятия не имеешь, чем твоя подруга занимается в твое отсутствие.

— Черт бы меня побрал, Гарри, а у тебя котелок варит!

— Разумеется варит. Ладно, мне пора. Пока.

Фабиан зашагал дальше, гордо выпятив грудь. Перед его мысленным взором проплывали яркие картины, одна заманчивей другой. Гарри Фабиан, современный Робин Гуд, благородный разбойник, повелитель отверженных, ловкий, хитрый, изворотливый, жизнерадостный, элегантный. Он небрежно зажег сигарету и щелчком отшвырнул спичку. Гарри Фабиан, Генератор Идей; Великий и ужасный Гарри. Он машинально направился в сторону салона игровых автоматов, вспомнив, что в тамошнем тире появилась новая игрушка: пулемет. За два шиллинга он изрешетит всю мишень… Воспитанный на гангстерских фильмах, снятых еще до начала эры популярности агентов ФБР,[28] впитавший в себя, как губка, легенды об Аль Капоне, Торрио и Джоне Диллинджере, начитавшийся «Американского детектива» и «Черной маски», Фабиан пустился вплавь по волнам воображения…

Вот он несется на своем бронированном автомобиле с четырьмя вооруженными до зубов телохранителями. Их лица непроницаемы. По обеим сторонам дороги выстроились его враги. «Ладно-ладно, ребята, а ну задайте им жару!» Та-та-та-та-та-та! — застрочили пулеметы. Гильзы посыпались на землю сверкающим дождем; люди падают, как сбитые кегли, один за другим, укладываясь в шеренгу. Р-раз! — и его машина, сделав резкий разворот на скорости восемьдесят миль в час, умчалась прочь в облаке пыли…

Высокий резкий голос, надорванный и осипший в результате долгих лет, проведенных на улице, вспорол пелену сладких мечтаний Фабиана, будто острый нож.

— Здорово, Арри!

Это был Берт, уличный торговец, толкавший мимо тележку, доверху нагруженную бананами. Пулемет в воображении Фабиана выдал последнюю очередь, уложив напоследок бесцеремонного Берта.

— Какого черта тебе надо? — спросил Фабиан.

— Хотел те что-то сказать.

— Да-а? Да-а? Я тоже хочу кое-что тебе сказать: я не говорю на твоем языке, понял? Так что катись отсюда. Ты меня понял?

Берт рассмеялся.

— Ну ты олух, ты что, думаешь запудрить мне мозги этой брехней? Не говорит он на моем языке! А на каком другом языке ты говоришь, ты, прохвост? Что, и впрямь вздумал надуть меня своими штучками?

Фабиан закусил верхнюю губу:

— Ну чего тебе? Выкладывай побыстрей и проваливай.

— Хочу дать те дружеский совет. Легаши рыщут повсюду. Хватают всех шлюх, а заодно их котов. Ясно? Так что если тя повяжут, значит, кто-то настучал. Сматывай удочки, пока у тя еще есть время. Вот и все.

— Эй, пентюх, неужели ты думаешь, я об этом ни черта не знаю?

— Ладно. Думаешь, ты умнее всех. Имей в виду, я тя предупредил. По те тюрьма плачет, Арри. Ты ведь свинья отвратная…

— Эй, полегче…

— Но ты как-никак мой…

— Берт! А ну кончай! Я тебя не знаю и знать не хочу. Ты, гад, ты что думаешь, я так надрался, что не помню, что ты со мной сделал той ночью?

— Нет, — отвечал Берт, — ты, верно, это надолго запомнишь. Я те по физии засветил — надо будет, еще схлопочешь. Я и родному папаше засветил бы, будь он таким, как ты. Я и самому Господу Иисусу засветил бы! Кто ты есть? Жалкий прихлебатель! Зои тя содержит, а ты что? Напиваешься на ее деньги да блюешь на тротуар! Жизнь ее выблевываешь на этот чертов тротуар! Эх ты, прихлебала! Будь ты мне чужой, я бы молчал. Но ты мне родственник. Ты нас всех позоришь. Я бы те башку открутил, если б знал, что это сойдет мне с рук. Да, я тя приложу и сделаю это снова; но я тя предупреждаю в последний раз — кончай с этим, найди се нормальную работу! Или уж пускайся во все тяжкие — воруй, грабь, убивай — все что угодно, только не сиди на шее у бабы!

— Эй, ты, а ну заткнись! — зарычал Фабиан.

— Сам заткнись, дай мне договорить! Кончай это дело! Ты уже весь насквозь прогнил! От тя воняет! — Берт потянул носом. — Ага, воняет деньгами шлюхи. Вонючей тухлятиной. Понял?! Ишь, заставляет бабу шляться по улицам, чтобы брильянтин для волос покупать! А ведь в детстве ты был хороший мальчик. Просто золото, пока вконец не обленился. А теперь посмотри на себя!

— Ну и что? Сам на себя глянь! — огрызнулся Фабиан. — Погляди на свои брюки! На свои ботинки! Шляешься по улицам со своей дурацкой тележкой: «Налетай! Налетай!» И что толку? Твоя старуха ходит в грязных лохмотьях, легавые тебя гоняют отовсюду, а твои щенки так и вообще голоштанные…

— Да пусть лучше мои ребята в сточной канаве окажутся в чем мать родила, чем когда-нить их старику придется глаза от людей отводить да прятаться по подворотням, чтобы кто-нибудь да не крикнул ему: «Эй ты, альфонсик!»

— Еще одно слово, и я тебе врежу! Разрази меня гром, ты у меня схлопочешь!

— Ты? Ни черта ты мне не врежешь. Я знаю, что я прав. Понял? Эта жизнь превратила тя в червя. А еще несколько лет назад ты был орел! Но ты ся опозорил. Да, я стукнул тя той ночью перед всем честным народом, а у тя даже духу не хватило дать мне сдачи! Не-ет, ты разревелся, сопли распустил! Вот во что тя превратила такая жизнь! И я скажу тебе, Арри, я это снова сделаю, клянусь Богом! Будь то на Пикадилли, перед лицом самой королевы, я снова те вмажу!

Мужчины смерили друг друга взглядами. Фабиан дернул плечами. Берт схватился за ручки тележки и поставил ее на колеса. Фабиан выдавил презрительную улыбку, с огромным трудом заставив себя приподнять уголки губ.

Не обменявшись больше ни словом, они разошлись, и каждый пошел своей дорогой.

Фабиан чувствовал себя не в своей тарелке. Он отправился к Баграгу пропустить стаканчик. Клуб был практически пуст. Майк стоял у дверей, прихватив окурок своими жуткими безжизненными губами. Баграг просматривал вечернюю газету.

— Здорово, Баграг, — сказал Фабиан.

— Угу.

— Что-то у тебя сегодня тихо.

— Хм.

— Видел Луиса?

Майк приподнял уголок рта и выдавил:

— Луиса взяли.

Фабиана прошиб холодный пот.

— За что?

— Нарушение общественного порядка, — ответил Майк.

Пианист, подметавший пол, добавил:

— Они метут всех подряд, всех ребят, о которых им известно. Это все из-за Коронации.

— А мне-то что? — вызывающе спросил Фабиан. — Они меня не знают.

Он в два глотка осушил свой стакан. Баграг, уставясь в газету невидящим взглядом, думал о чем-то своем.

— Ну, пока, — сказал Фабиан. Весьма расстроенный, он вышел из клуба. На углу Оксфорд-стрит его окликнула немолодая женщина с головой, смахивающей на размоченную в бренди голову Каракаллы.[29]

— Эй, Гарри! Слыхал о Чарли?

— Я виделся с ним некоторое время назад. А что?

— Его взяли.

— Что?! Когда?

— Десять минут назад, прямо у него дома. Вот оно как бывает: сегодня здесь, а завтра там…

В животе у Фабиана что-то затрепыхалось.

— Ну а мне-то что до этого? — сказал он. — Чарли — кретин, каких поискать. Надо полагать, он где-то прокололся. Я…

Кто-то тронул его за плечо, и сердце Фабиана чуть не выпрыгнуло из груди. Побледнев, он обернулся и увидел мистера Артура Майо Кларка. Фабиан облегченно рассмеялся:

— А-ха-ха! Ну и напугали же вы меня!

— Что, совесть нечиста? — осведомился мистер Кларк, обнажая один зуб в некоем подобии улыбки.

В этот миг Фабиана осенило. Он произнес:

— А я как раз собирался с вами потолковать. У меня к вам дело…

— Тогда давай прогуляемся вместе.

Фабиан и мистер Кларк зашагали в сторону Оксфорд-серкус.

— Мистер Кларк… Вы ведь знаете мою Зои?

— Да.

— Что-то ей в последнее время изрядно поднадоел Лондон.

— Да?

— Она тут подумывает о том, чтобы уехать за границу.

— В самом деле? И куда же?

— Ну… А куда вы посоветуете?

— Ясно. Ты хочешь, чтобы я подсказал тебе, куда лучше уехать?

— Да.

— Вот, значит, в чем все дело, — проговорил мистер Кларк. — Зои… Ну-ну…

— Так что?

— Ну, тут есть свои проблемы. Во-первых, она брюнетка. Там, за границей, предпочитают светленьких. Потом, опять же, с каждым днем все только усложняется…

— Но она потрясающая красотка.

— Но смуглая.

— И молодая!

— Двадцать четыре. Фабиан, меня это не очень вдохновляет, совсем не вдохновляет. В любом случае, как она сама к этому относится?