купцам.
В канаве, мимо которой он шел, вода уже переливалась через края. Он побежал крупной рысью через выкаты, брошенные здесь и там на зевы шурфов, скатывался на подошвах с отвалов, утоптанных и приглаженных сотнями ног. Последнюю канаву перемахнул в два шага, выкаты прогнулись под ним и подпрыгнули. Тяжело дыша, подбежал к группе своих артельцев, собравшихся у бутары. В том, что они стоят сложа руки в такую пору, когда надо гореть огнем, чувствовалась беда. Схватил первого попавшегося за грудь.
— Что случилось, говори скорее, не бормочи!
— Нижняя артель плотину нашу сломала.
— Что же вы глядели! Они ломали, а вы в ладошки хлопали!
— Не драться же с ними. Их пять делян собралось вместе. Пятьдесят человек!
Мишка стиснул зубы. Лишних людей надо ставить на помпу, отрывать от забоев или от тачки, да и вода не та: грязная, уносит мелкое золото. Соседние деляны, выше Мишкиной, волновались: тоже оказались без воды. Промывка остановилась. Требовать или доказывать не приходилось. Плотина была сделана явочным порядком, без спроса, и таким же порядком снесена. Мыли верхние номера, теперь моют нижние. И в самом деле — у нижних бутар и американок шла суетливая работа. Обильная вода лилась из желобов в колоды и мгновенно прогоняла пески. Мишка с презрением глядел на товарищей. Резко отмахнулся от совета сходить в контору и пожаловаться.
— Ставь помпу, сложили ручки, — сердито крикнул он. — Черт вас возьми совсем, хоть добежали бы мне сказали!
Он издал звук, похожий на урчанье медведя, и сам схватился за рукоять помпы, но сейчас же бросил ее. Жалкая струйка окончательно вывела его из себя.
— Значит, они так, — пробормотал он. — Ну, ладно, так и запишем. Права одни…
— Они говорят — вы попользовались, теперь попользуемся водицей мы, — сообщил артелец.
Мишка неохотно взял кайлу и спустился в разрез. Лазейка, ведущая до ямы, была узка — согнулся и, касаясь руками пола, толкаясь спиной о потолок, полез в свою берлогу. Трещала свеча, освещая потные изуродованные стенки. Яма, порядочно уже выработанная, представляла из себя бесформенный, безобразный забой. Стенки работались там, где богаче содержание, в них пробирались западины на метр или два; выступы торчали угластыми клыками и угрожающе нависли. Кто-то, видно, в свое время сумел взять порядочно золота в этой яме: кайла то и дело втыкались в мягкий завал, приходилось выбирать пустые торфа, чтобы добиться до песков.
Мишка, озабоченный событиями, неторопливо размахивался и бил острием кайла по стенке. Накайлив достаточно, накладывал в таску — ящик из грубо отесанных досок — и тащил к устью. Там ребята принимали ношу из рук в руки. Встревоженно думал о новых неприятностях, ожидавших артель. Яма выходила из границ деляны; длинный квершлаг{54} уводил в сторону. Соседняя деляна, если обнаружится тайная выработка в богатой яме, может предъявить на нее свои права. Он даже забыл о самой серьезной надвигающейся беде — о затоплении.
Все чаще взмахивала кайла, пот струился по лицу. Разбирая завал, предполагая за ним «струю», он стоял по колена в щебне и при тусклом свете огарка вдруг пригнулся и весь подался вперед: почувствовал под кончиком кайлы что-то мягкое, не талик, не гнилое бревно. Дрожь прошла по его разогретому телу. Пламя огарка плясало, и то, что он увидел, словно подмигивало ему глубокими, темными провалами вместо глаз, — он откопал в старом завале труп неосторожного золотоискателя, почти не тронутый разложением. Худоба мертвеца удивляла: неужели таким и был приискатель, тощим, как скелет? Мишка поглядел на стенки, на потолок — они не внушали опасений, еще не были тронуты рукой человека, лишь узкий проход длиной в метр-полтора был начат погибшим.
Охватило внезапное желание поскорее узнать, куда же пробирался этот когда-то живой человек. Торопливо освободил труп из завала и при помощи кайлы оттащил в брошенный проход. Явилась странная уверенность, что сейчас он нападет на богатое золото. Как будто, перешагнув через труп, купил счастье, как будто иначе и быть не может, если человек с таким риском бьет дыру под землей без крепления и без всяких правил предосторожности. Это обманчивое чувство вело все дальше и дальше. Он каждые десять минут громко извещал ребят о том, что таска с породой готова. Не выдержал, в нервном подъеме, весь горячий от работы вылез наверх и у бутары убедился, что счастья мертвец ему не дал. Тоже лез вслепую, наугад.
Солнце скатывалось к вершинам сопок, лучи золотили стволы сосен на хребтах. По разрезу началась съемка. Суровая действительность отрезвила еще больше. Желобную воду отняли, заставили мыть грязной помповой, а теперь идут, чтобы взять золото. И первый раз с такой силой почувствовал Мишка неприязнь к администрации, к законности, которая ему мешает. Он прищурил серые глаза навстречу подошедшим смотрителю и нарядчику.
— Пожалуйста, гостечки незваные. Что-то вы сегодня вдвоем, как с образами ходите. Думаете — накипело тут его, золота — одному не взвесить.
— Да у вас-то, наверное, нам и делать нечего, — ответил шуткой смотритель. — Сами с усами. Снимете лучше нас.
Мишка насупился и в упор взглянул на смотрителя.
— Ну, вряд ли кто снимет лучше вас, — проворчал он.
— Есть люди — снимают. Так снимают, что самим чудно делается. На пятидесятую заходим, а они уже стенку к голове бутары прилаживают. Подшабашили, значит. И пломба цела, и золота нет. Все тридцать удовольствий. Говорят, пустота вышла. С ними не спорить надо, а взять и в контору отвести всех.
Смотритель внимательно и зорко следил за очисткой головки бутары, каждое лишнее движение привлекало его настороженный взгляд. Не отходил от промывальщика, пока он полоскал пески в ямке с грязной водой. Затем повернулся к Мишке, — как старший в артели, тот просушивал золото в помятой жестянке на углях и, оттопырив губы, отдувал шлих. Наконец, рассмеялся, показав этим, что не так уж он серьезен и строг, как это может показаться.
— Легче, дьявол, все золото сдуешь! Некогда мне, давай взвешивать!
Мишка продолжал дуть, втягивал щеки и раздувал их; глаза смешно пучились. Со стороны казалось — весь отдался добросовестной очистке золота, но он поджидал мгновения, когда смотритель хоть немного ослабит внимание. Вот смотритель оглянулся вправо, и парень прямо ртом хватил с жестянки горячее золото, как томимый жаждой — глоток воды. С видом сморкающегося человека наклонился и выплюнул в грязь под ноги. Слезы от ожога выступили на глазах, — он их торопливо вытер рукавом.
— Ничего себе, — сказал смотритель, — натаскали пчелки. Штук полтораста{55}, не меньше.
Мишка не мог выговорить слова, но желание возразить взяло верх.
Он с болью пошевелил языком.
— Если это ничего, как же, по-твоему, плохо!
— Плохо