молча отсчитал двадцать рублей, — в десять раз увеличенную ставку. Игра продолжалась; торопливее писались слова, сыпались записки на стол, поясной поклон хозяина превратился в кивок. Он скинул жилет, ежеминутно чинил карандаш. Мишка из пяти конов выиграл четыре раза. Он все увеличивал ставку, наконец, вместо десятикратного ответа на выигрыш и проигрыш объявил двадцатипятикратный. Банкомет кивнул головой в знак согласия и проиграл. Секрет Мишкиных выигрышей выяснился неожиданно, когда зимовщик вдруг воскликнул:
— Да ты, я вижу, тоже бодайбинец, дружок ситцевый, так же ругаешься: в одно слово со мной.
Почти весь выигрыш Мишка взял на ругательских словах, которые раз за разом угадывал в записках зимовщика. Лексикон взаимных оскорблений был не богат. Раздался смех. Мишка совал в карман деньги и добродушно возражал:
— Он самый, бодайбинский. Оттуда, друг суконный. Только я из шахты, а ты, я вижу, с неба. Спирт, что ли, нашивал по приискам?
— Попоил вашего брата не мало, дураков таких.
— Люди видят, кто дурак. — Мишка хлопнул себя по грудному карману. — Наглядно!
Вокруг счастливого игрока собрались подозрительные личности, всячески подбивая сыграть на их счастье. Дружески похлопывали по спине.
— Этот не спрячет за гашник, настоящий таежник. Поставь за меня, дружище.
Мишка понимал наивные лесть и хитрость минутных друзей и поклонников, но честолюбие толкало его под руку. Он ставил за себя и за других. Трудно было понять, что происходит, кто играет.
Ему наконец надоело сидеть облепленным потными телами. Сбросил с себя обнимающие руки, вытащил из кармана горсть бумажек и кинул на стол.
— Пишу слово. Кто отгадает — греби все без счета!
Он проиграл на слове «кайла», которое отгадали сразу трое. В одном конце стола продолжалась игра, в другом — затеялся скандал. Мишка кидал деньги и проигрывал. Зимовщик, видя, что парень, наконец, приутих, прежде чем начать новый тур, потребовал деньги на кон. Мишка выворотил карман и пожал плечами.
— Деньги на кон, отец дьякон, — неумолимо повторил хозяин. — Король в долг не верит.
8
Федор Иванович не знал, что и думать — Лидия не ночевала дома. Только что выглянувшее из-за сопок солнце било в стенку. В пурпурных лучах метались пылинки, поднятые движением Петровны. С неприязнью следил за крупнотелой бабой, и ее мохнатые сросшиеся брови казались ему гусеницами, ползущими по лбу. Томящее чувство одиночества овладело им с вечера. О чем только не передумалось за эти часы до солнца! Лицо осунулось, побледнело, как будто он высидел неделю в тени комнаты, не выходя на улицу. Чтобы сколько-нибудь развлечься, принялся готовить завтрак, хотя было только четыре часа утра. За мытьем крупы в миске он назвал себя вдовцом. Горькая усмешка потянула угол рта и шевельнула колечко уса.
В топке шумел огонь, надо было помешивать ложкой в кастрюле; он смелее взглянул на свое горе, и мысли направились к другому событию, которое было не менее значительным. Вчера он был в главной конторе. Инженер сначала неприветливо кивнул головой, точно назойливому просителю, но когда взял в руки письмо Тин-Рика — мгновенно переменился и попросил присесть. Разорвал конверт и, достав письмо, пробежал глазами. «Хорошо. Зайдите завтра или, если не управитесь со своими делами, послезавтра, мы оформим назначение». Несмотря на двукратное приглашение инженера присесть, Федор Иванович продолжал стоять с вытянутыми вдоль тела руками.
— Ставку вы получите, как специалист, конечно. А оклады у нас не маленькие. Кроме того, снабжение очень приличное. Делайте свое дело честно, как делали под руководством моего друга, и все будет в порядке.
О честности, конечно, можно бы и не напоминать. Мимолетная неловкость сгладилась рукопожатием. Инженер вышел из-за стола и проводил до двери. Точно так же было в кабинете Тин-Рика. Тоже пожал руку и проводил до двери. Ощущение теплой мягкой руки не испарилось до сих пор… Кого-нибудь так не встретят! Федор Иванович хорошо чувствовал силу этих всегда спокойных и вежливых людей, как будто запаянных в чистые красивые коробочки костюмов. И вот он не ошибся, нет, он достаточно их знает — на тысячи верст простирается их влияние и власть. Как торопился домой, чтобы поделиться с женой, с единственным близким человеком, но ее не оказалось дома.
Петровна — хозяйка квартиры — перебила мысли. Ее голос звучал, как перекличка возчиков на морозе в тайге.
— У нас тут не долго. Пошла повидаться и завидалась. На нее, как на ангела поди глаза вытаращили, следом поди бежали, окаянные, деляны побросали. А ты думаешь, нашей сестре легко переносить это? Сердце ведь не каменное, лестно, когда на тебя молятся. Не подумала бы да подумаешь, какая ты красавица, властительница.
Она принялась рассказывать о том, как пришла на Алдан. Трудно, отбою не было от мужчин. При муже все-таки стеснялись. Но после смерти мужа началось… Хоть беги с приисков.
— Один лучше другого. Один золотой, а другой бриллиантовый. А вот прошлой зимой ходила на Амур за коровой. Тысяча километров. Тут свои дела — одних подков сменила пять кругов — а они, золотые-то эти, свое только понимают. Ни один не подвинется на нарах, клока сена не бросит без чего-нибудь. Как дите около тебя трется и слезы у черта мокрые. Алдан, батюшка. Вот уж правда — Алдан. Теперь-то как славно: подоила — десятка в кармане. Четыре рублика бутылка. Дорого — все понимают, а сколько горя претерпела — никому неизвестно.
Еще невыносимее делалось от болтовни хозяйки Еще сильнее схватила тоска, сознание надвинувшегося бессилия, страх перед одиночеством на последней четверти жизни. Каждый звук казался шагами жены, каждый шорох заставлял оглядываться. Федор Иванович выходил на улицу, вглядывался в прохожих, возвращался снова в каморку.
— Не идет твоя дамочка? А ты бы сбегал на Верхний. Там, говорят, вчера такая гулянка была — весь поселок пьяный валялся. Смотритель Соломатин, говорят, гулял. Известно, им только и гулять. Купаются в золоте. От всех почет и уважение.
Федор Иванович, удивив болтливую бабу поспешностью, схватил шапку, выбежал из барака и зашагал по тропе между отвалов с мыслью во что бы то ни стало разыскать жену сейчас же. Если бы не люди кругом — пустился бы рысцой. Каждая минута казалась дорогой. Он не обвинял жену, винил себя: не сумел привязать, перевоспитать…
Тропы вились во всех направлениях, под сапогами разглаживалась глина и ил, приходилось менять одну тропу на другую, но и новая сейчас же ускользала в сторону — на сопку или к баракам Тут и там хныкали насосы и тянули жижу в свои деревянные глотки, чтобы выплюнуть в колоду бутары{46}.
— Ты что, паря, потерял кого или заблудил? — окликнул его старатель.
Федор Иванович не ответил, только скосил