Читать интересную книгу Смерч войны - Эндрю Робертс

3

С того времени, когда немцы, применяя блицкриг, захватили Польшу, прошло чуть более двадцати месяцев, а после оккупации Франции — всего лишь тринадцать месяцев, но Красная Армия не переформировала свои тридцать девять бронетанковых дивизий в самостоятельные корпуса и бригады, а рассредоточила их по пехотным дивизиям. Ее ничему не научили новые методы ведения войны, используемые Гитлером. Русские генералы должны были обладать более богатым опытом боевых действий, чем их иностранные коллеги. Они уже сражались с белогвардейцами во время Гражданской войны, с поляками в 1920—1921 годах, с японцами в 1938—1939 годах и с финнами в Зимней войне. В 1918—1920 годах, например, в Красную Армию было призвано 6,7 миллиона человек[310]. Такие генералы, как Жуков, Рокоссовский, Буденный, Конев, Ворошилов и Тимошенко, безусловно, имели немалый боевой опыт, но они остерегались принимать смелые решения, боясь гнева Сталина, если решения окажутся неудачными. В личном плане они были жесткими людьми — Жуков бил своих офицеров и присутствовал на расстрелах обвиняемых в трусости и дезертирстве, — но им была далеко не безразлична собственная жизнь[311]. Так или иначе, русские стратеги и командующие в начале войны были слабее военачальников Гитлера.

Вследствие того что Советский Союз занял Восточную Польшу вплоть до Буга и аннексировал Бессарабию и Прибалтийские государства, Красная Армия выдвинулась слишком далеко вперед ко времени начала операции «Барбаросса», создав благоприятные условия для реализации планов Гитлера, сформулированных в директиве № 21. В середине мая 1941 года 170 дивизий, то есть 70 процентов всех войск Красной Армии, были дислоцированы за пределами границ 1939 года[312]. Это как нельзя лучше устраивало Гитлера. Мало того, Красная Армия занималась не учениями, а сооружала фортификации, вскоре оказавшиеся бесполезными, строила и рельсовые пути, которыми затем воспользовались немцы. Оборонительная «линия Сталина» протяженностью девяносто миль впечатляла, как и «линия Мажино», но она не была единым целым[313].

Трудно объяснить странную дислокацию советских войск, особенно в свете того, что секретность «Барбароссы» была самой никудышной из всех операций Второй мировой войны, и Сталин за восемь месяцев получил не меньше восьмидесяти предупреждений о намерениях Гитлера[314]. Они поступали и от шпионов вроде Рихарда Зорге в германском посольстве в Токио, назвавшего 22 июня днем начала вторжения, и от контрразведчиков в Берлине, Вашингтоне и столицах Восточной Европы, и даже от британского посла сэра Стаффорда Криппса. Предупреждал русских о нападении и посол Германии в Москве антифашист граф Фридрих Вернер фон дер Шуленбург. Тем не менее Сталин был уверен в том, что немцы всего лишь нагнетают напряженность, а Черчилль — коварный поджигатель войны — распространяет дезинформацию — английская провокация, — с тем чтобы спровоцировать конфликт на востоке и спасти Британию от неминуемого поражения. Проблему Черчилля — как передать Сталину сведения, полученные перехватом шифровок «Энигмы», и не раскрыть источник — разрешил заместитель директора британской разведки СИС (МИ-16) Клод Дэнси. Британцам удалось внедриться в советскую шпионскую сеть «Люци» в Швейцарии, которая сообщила в московский центр о том, что вторжение ожидается ориентировочно 22 июня[315].

За день до вторжения службы НКВД зафиксировали тридцать девять «нарушений воздушного пространства» германскими самолетами-разведчиками. Наконец высшее командование выпустило предупреждение о нападении, но до многих частей оно не дошло или дошло, когда уже было поздно. Напрашивается вывод: или материалист Сталин не поверил в нападение, потому что не хотел в это поверить, или шеф военной разведки генерал Филипп Голиков не пожелал докладывать жестокому и непредсказуемому деспоту информацию, которую тот не хотел слышать. Никогда еще не проявлялась с такой силой «групповая глухота самосознания». «Нас обстреливают, — сообщал командир одного подразделения ранним утром 22 июня. — Что нам делать?» Ответ наглядно иллюстрирует как неподготовленность Красной Армии к нападению, так и бюрократизм ее командования: «Вы, должно быть, спятили! И почему не закодировали запрос?»[316].

Удивительно и то, что Гитлер начал операцию «Барбаросса», воспользовавшись всеми преимуществами фактора внезапности: как-никак на Советский Союз по всей западной границе от Финляндии до Черного моря одновременно напали войска общей численностью более четырех миллионов человек (более трех миллионов немцев и почти миллион иностранных солдат и офицеров). Гитлер бросил против Красной Армии 180 дивизий, 8000 танков (двадцать бронетанковых дивизий), 7000 полевых орудий и 3200 самолетов. К этому надо добавить бесчисленное количество военного снаряжения и имущества, захваченного нетронутым во Франции, и 600 000 лошадей[317]. Красная Армия могла противопоставить 158 дивизий, 6000 самолетов и 10 000 танков. Правда, большая часть советской авиации к 1941 году устарела и лишь немногие танки имели радиосвязь.

4

Начав наступление в 3.15 в воскресенье 22 июня 1941 года, за час до рассвета, вермахт, застав противника врасплох, обеспечил себе тактическое преимущество и начал стремительно продвигаться в глубь советской территории. В первое же утро было уничтожено 1200 советских самолетов, стоявших на земле крылом к крылу. За первый день операции «Барбаросса» люфтваффе вывели из строя больше самолетов, чем за все время «Битвы за Англию». На второй день застрелился командующий русской бомбардировочной авиацией генерал-лейтенант Иван Копец[318] — неплохой финал офицерской карьеры в условиях сталинского режима. К концу первой недели войны Красная Армия потеряла 90 процентов своих новейших механизированных войск[319].

И после нападения на Советский Союз Сталин не мог примириться с этим фактом. В 3.30 Жуков позвонил Сталину и сообщил о вторжении, но в телефонной трубке раздавалось лишь тяжелое дыхание. Жуков спросил: «Вы меня поняли?» Сталин продолжал молчать. Политбюро собралось в 4.30. Лицо Сталина побелело. Он до сих пор не понимал: почему Гитлер объявил войну?[320] Первые его приказы были нелепы: атаковать немцев по всему фронту, но не нарушать территориальную неприкосновенность Германии до особых распоряжений[321]. Более рациональной и жизненно необходимой была мобилизация всех мужчин, родившихся в 1905—1918 годах, и 800 000 женщин в народное ополчение. В кратчайший срок под ружье встали пять миллионов человек, и к декабрю появилось двести новых дивизий по 11 000 солдат в каждой, считавшихся боеспособными. Из пятидесяти-шестидесятилетних граждан были сформированы ополченческие резервные дивизии, оказавшиеся впоследствии крайне полезными.

Не имея обмундирования, практически без оружия и техники, добровольцы и ополченцы рыли окопы и траншеи, противотанковые рвы, сооружали доты и пулеметные гнезда, работая по двенадцать часов и, как правило, под бомбами. Дивизии ополченцев обычно были плохо вооружены — например, на семь тысяч солдат и офицеров 18-й Ленинградской ополченческой дивизии[322] приходилось триста винтовок, сто револьверов и двадцать один пулемет, не считая гранат и «коктейлей Молотова» (иными словами, лишь шесть процентов личного состава имели хоть какое-то оружие)[323].

Через неделю после нападения немцев, глубокой ночью в воскресенье, 29 июня, Сталина поразило нечто похожее на психическое расстройство, если он, конечно, не испытывал членов Политбюро на верность подобно своему кумиру Ивану Грозному, который однажды уехал в Александровскую слободу, чтобы проверить лояльность бояр. «Прострация» Сталина, по выражению Молотова, во время которой он не мог ни раздеться, ни уснуть, а блуждал вокруг дачи в Кунцеве под Москвой, длилась недолго, что всех порадовало, поскольку государственный аппарат охватил паралич: все боялись сделать что-нибудь не так и без его ведома[324]. Когда наконец на дачу приехала делегация Политбюро, ему показалось, что его арестуют. Однако Сталину предложили возглавить Государственный комитет обороны (ставку)[325], который должен был взять на себя функции и партии, и правительства. 1 июля Сталин дал согласие, а через два дня впервые выступил по радио с обращением к народу, заявив: «Наши силы неисчислимы. Зазнавшийся враг должен будет скоро убедиться в этом… Вперед, за нашу победу!»[326]. 10 июля он стал Верховным главнокомандующим. К этому времени немцы за восемнадцать дней преодолели четыреста миль, и Советский Союз потерял 4800 танков, 9480 орудий и 1777 самолетов[327].

На севере к 26 июня немцы создали плацдармы на Двине, а 14 июля перешли Лугу. Группа армий «Центр» 29 июня взяла в огромные клещи Минск, захватив под Белостоком и Городищем 290 000 красноармейцев, 2500 танков и 1400 полевых орудий. Разрушая с воздуха линии коммуникаций и снабжения продовольствием и боеприпасами, окружая с тыла большие контингенты немоторизованной пехоты, немцы вызывали панику среди русского офицерства, приводившую к самоубийствам, самострелам и сдаче в плен[328].