А что «он»? Он ничего. Просто погряз в ней по уши – не выбраться на волю. Совсем уж было в шлюховатости ее разуверился. Да и шлюховатость эта все меньше в последнее время проявлялась. Чаще человечность во взгляде обнаруживалась. Нежность, доверчивость. Это так не вязалось с ее привычным циничным обликом. Гена уж всерьез стал подумывать, а не разорвать ли помолвку с Ольгой. Не то чтобы жениться на Маринке собрался – об этом и речи быть не могло. Но с каждым днем все больше убеждался, как непреодолима пропасть между ним и Оленькой. А главное – не было ни малейшего желания эту пропасть преодолеть. Ему б такую как Маринка найти. Почти такую. Убрать бы ее цинизм, доступность, легкомысленность.
А она, оказывается, за его спиной крутила с Альбертиком. Или Арнольдиком – как бишь его? И только ли с ним?
– Когда, говоришь, этот Арнольдик возвернулся в родные пенаты?
– Чего? – не поняла Ольга. – В какие пенаты?
– Ну, к Маринке. Когда он ее пальчиком поманил?
– А хрен ее знает. Такая скрытная! Задержка у нее три недели, значит, – подсчитала в уме. – Наверное, месяца полтора, около того. Я что, знаю? Я у них свечку не держала. Она б мне вообще не сказала, если б не залетела. Говорю же – скрытная, как зараза, никогда ничего не расскажет!
– Как же ты узнала про Арнольдика?
– Что ж ты такой бестолковый?! Я ж тебе только что все объяснила. Залетела она, вот и вынуждена была открыть карты.
– А что, она и в прошлый раз от него залетела?
– В какой прошлый раз?
– Ну, когда он нашел совершенство. Тогда он тоже бросил ее беременную?
– Да с чего ты взял? – удивилась Ольга. – Не была она тогда беременная. Просто бросил ее, нашел себе совершенство. Вот и все.
Кеба задумался. Маринка, конечно, дрянь, но как-то картинка не складывается.
– Если она не скрывала свои отношения с Арнольдиком в первый раз, почему скрыла во второй? Как-то я не вижу логики.
– Да какая там логика? Стыдно было признаться, что после такого унижения она опять расставила перед ним ножки! Вот тебе и вся женская логика. А чего это ты так ее логикой заинтересовался?
Кеба понял, что прокололся. Или чуть не прокололся. Дурак, что это он разговорился, в самом деле?
– Странные вы все-таки, женщины. Когда я не слушал про твою Маринку, ты меня обвиняла в невнимательности. Стоило мне вникнуть повнимательнее, как ты сразу начинаешь меня подозревать в излишней заинтересованности.
– Ну ладно, ладно, смотри у меня, – на всякий случай пригрозила Ольга и дикой кошкой вспрыгнула к нему на колени. – Мррр, мой котик давно меня не ласкал… Я не хочу ждать до свадьбы!
* * *
История с Арнольдиком целиком и полностью завладела Кебой.
Вернее, на самого Арнольдика ему было глубоко наплевать. Но как Маринка посмела ему изменить? Неужели ей мало было его одного? Все это время, все полтора месяца, он, оказывается, делил ее с этим долбанным Арнольдиком.
Какая же подлая дрянь! А он чуть было не отказался от Оленьки. Хорошо, что эта история всплыла так вовремя – Генке не хватало мотивов для женитьбы, вот он их и получил.
Пусть с Оленькой не так хорошо, как с этой дрянью, но она своя. Правда, от скромности не осталось и следа, но это его вина – он сам воспитал в ней кошачью ненасытность. Зато Оленька его не предаст, в отличие от некоторых. Ему только нужно забыть Маринку – и тогда весь его «порох» будет доставаться невесте. Оставлять женщину голодной – чревато.
Как он, дурак, забыл об этом? Маринка даже сытая на сторону бегала, а он Оленьку совсем без своего внимания оставил. Слава Богу, что Оленька – это Оленька. Преданный, терпеливый человечек. Он сегодня же все исправит!
Исправиться кардинально не получилось. Попытки Кеба предпринимал с завидной регулярностью, некоторые даже можно было назвать более-менее удачными. Но быть с Оленькой прежним не получалось.
Перед глазами стояла Маринка. Он любил ласкать ее гладкий животик. Теперь боялся обжечься, наткнувшись на отвратительный рваный шрам. Он любил целовать ее веснушки – Ольгина спина была девственно-бела и отвратительна в своей чистоте. А грудь? Разве Ольгино убожество можно сравнивать с Маринкиным великолепием?
И каждый раз, вспоминая ее прелести, его резала боль. Эта грудь, эта великолепная грудь… Ее целовал не только он. А веснушки? Его любимые веснушки! Их тоже целовал Арнольдик.
Только не это! Веснушки – только его, веснушки – это слишком личное. Дрянь, дрянь, как она могла позволить другому целовать его веснушки?!
А живот? Гладкий, мягко-упругий, со стрелочкой… Скоро он перестанет быть плоским.
Она смотрела на него, улыбаясь. Будто ничего не произошло. Будто не отдала Арнольдику Генкины веснушки!
Хотелось ударить ее. Больно. Чтоб ей стало так же больно, как ему. Чтобы от удара с ее лица слетела радостная улыбка.
Кеба взял себя в руки – какое право он имеет ревновать? Разве можно ревновать шлюху? Вот если бы он любил ее, если бы собирался жениться не на Оленьке, а на Маринке – тогда, наверное, имел бы моральное право отхлестать ее на полном основании. Но ведь он изначально относился к ней, как к женщине легкого поведения, доступной игрушке для взрослых мальчиков. Слишком доступной. А еще чистую простыню требовала, дрянь! Или это профессиональная привычка?
Улыбка сползла с Маринкиного лица. Он злорадно ухмыльнулся: надо же, даже пощечина не потребовалась.
– Что-то случилось, Геннадий Алексеич? Что-то не так? Мне уйти?
– Сколько раз я просил тебя не называть меня по отчеству!
Не мог же он предъявлять шлюхе претензии за неверность! А так хотелось излить на нее гнев. Пусть за отчество. В самом деле – каждый день на матах куролесят, а она его на «вы», да по отчеству. Сколько можно?!
Ужасно хотелось спросить: «Арнольдика ты тоже по отчеству зовешь? Всем своим козлам выкаешь?»
Но сдержался, промолчал. Рванул за руку, прижал к себе, не столько поцеловал, сколько укусил, намеренно стараясь причинить боль, унизить предательницу, уничтожить. Думать не мог. Хотел – нет, должен был, должен! – сделать ей так же больно, как сделала ему она. Слов она не понимает. Значит, нужно применить силу.
Задрал юбку, не стал даже снимать трусики – отодвинул в сторону, нагнул ее грубо, по-хамски. Со шлюхой нужно обращаться как со шлюхой – нормального обращения она не заслуживает!
Та пыталась сопротивляться, но он сильнее. Ни разу в жизни не применял силу к женщине, но теперь это казалось вполне оправданным. Хотел убить изменницу, придушить, но вместо этого унижал, получая не удовольствие от собственной силы и могущества, а боль, еще большую боль. Она этого заслуживает. Она заслуживает только этого. И этим оскорбляет его. Он ведь видел в ней человека! Он чуть не бросил Оленьку, решив, что ему нужна такая, как Маринка. За что она его так, за что? Сколько их у нее было, Арнольдиков, Альбертиков и прочей мужской шелухи?