Старушки, явившиеся в гости, давно отчаялись вытащить Соню Качадурян на вечеринки, выучив наизусть затейливые извинения вроде тех, что так хорошо знала я — почему, например, она не могла посетить премьеру моего школьного спектакля. Они много раз пробовали приготовленный матерью пахмаджун и не собирались беседовать об угощении. О нет. Несколько робея перед почетной гостьей, они жаждали поговорить о Майкле Макдермотте. Одна вдова печально заметила, что вполне может представить себе чувство отверженности молодого человека с прозвищем Навозник. Моя сварливая тетушка Эйлин пробормотала, что ее собственная непрерывная тяжба со службой внутренних доходов — семнадцать оспариваемых долларов, не выплаченных в 1991 году, с учетом процентов и задержек, с годами распухли до тысячи трехсот долларов — может вынудить и ее взяться за оружие. И все дамы тонко намекали на мое квалифицированное понимание извращенного разума.
В конце концов я была вынуждена решительно напомнить им, что никогда не встречалась с тем одиноким толстяком. И как-то сразу до всех дошло, что в этой стране и в эти дни никто не специализируется на добром старом убийстве, как и адвокаты не практикуют добрый старый Закон; во времена убийств на рабочих местах и в школах появилось совершенно новое поле деятельности. Дамы растерялись, словно звонили в отдел связи с клиентами, а попали в отдел распродаж. Поскольку еще слишком опасно упоминать «Флориду», не будучи уверенным, все ли присутствующие разделяют твое мнение, кто-то чопорно похвалил лахмаджун.
А если уж говорить об окупаемости преступления, сомневаюсь, что служба внутренних доходов теперь увидит хоть десять центов из денег Навозника. Сорокадвухлетний налоговый обман обойдется Дяде Сэму гораздо дороже — учитывая расходы на судебный процесс, — чем служба внутренних доходов смогла бы выжать из зарплаты Макдермотта.
Конечно, я научилась так думать за последнее время, ведь цена правосудия для меня нынче не абстрактный вопрос, а упрямый итог в долларах и центах. Я часто вспоминаю отдельные моменты того суда, гражданского суда. Уголовный практически стерся из моей памяти.
— Мисс Качадурян, — слышится мне. Харви громогласно начинает опрос свидетеля после перекрестного допроса. — Обвинение уделило большое внимание тому факту, что вы, управляя фирмой в Манхэттене, оставляли своего сына на попечение посторонних людей, а когда ему исполнилось четыре года, отправились в Африку.
— В то время я не подозревала, что заниматься любимым делом незаконно.
— Однако после возвращения из той поездки вы наняли менеджера для управления делами вашей фирмы, чтобы лучше исполнять материнские обязанности.
— Совершенно верно.
— Не вы ли главным образом заботились о ребенке? Более того, не прекратили ли вы нанимать постороннюю помощь за исключением редких приходящих нянь?
— Откровенно говоря, мы прекратили нанимать постоянную няню, поскольку не могли найти никого, кто выдержал бы Кевина больше пары недель.
Харви помрачнел. Клиентка вела себя самоубийственно. Я воображала, что тем самым выделяюсь из общей массы, но, судя по усталому выражению лица моего адвоката, была вполне предсказуема.
— Однако вы понимали, что ему необходимо постоянство, и Пресекли поток юных девиц. Вы перестали работать с девяти до пяти.
— Да— Мисс Качадурян, вы любили свою работу, не так ли? Она приносила вам глубокое удовлетворение.
Поэтому ваше решение было большой жертвой во благо вашего ребенка?
— Жертва была колоссальной, — сказала я. — И бесполезной.
— Вопросов больше нет, ваша честь.
Харви угрюмо посмотрел на меня. Мы репетировали «колоссальной» без всяких пояснений.
Планировала ли я свою защиту тогда, в 1987 году? Мой бессрочный отпуск оказался не только вынужденным, но и косметическим. Я думала, что это выглядит хорошо. Я никогда не считала себя зависимой от чужого мнения, но накопившиеся тайны и нечистая совесть неизбежно привели к желанию произвести впечатление.
В результате, когда вы вдвоем встретили меня в аэропорту Кеннеди, я наклонилась, чтобы сначала обнять Кевина. Он все еще находился в той приводящей в замешательство фазе вялой тряпичной куклы; он не обнял меня в ответ. Сила и продолжительность моего объятия лишь выставили напоказ мое обращение в новую веру, случившееся в Хараре.
— Я так сильно скучала по тебе! — сказала я. — У мамочки два сюрприза, любимый! Я привезла тебе подарок. И еще я обещаю, что мамочка никогда - никогда не уедет от тебя так надолго!
Кевин обмяк еще больше. Я поднялась и смущенно пригладила его непослушные волосы. Я играла свою роль, но из неестественной вялости ребенка сторонние наблюдатели могли сделать вывод, что обычно я приковываю его к батарее в подвале.
Я поцеловала тебя. Хотя я думала, что детям нравится смотреть на нежности родителей, Кевин нетерпеливо затопал, заныл и потянул тебя за руку. Может, я ошибалась, ведь я никогда не видела, как моя мать целует моего отца. Очень жаль.
Ты быстро отстранился, пробормотав:
—Он не сразу привыкнет, Ева. Для детей его возраста три месяца большой срок. Они сердятся. Они думают, что мама никогда не вернется.
Я чуть не пошутила, что Кевин, похоже, расстроен моим возвращением, но вовремя осеклась; одной из наших главных жертв, принесенных на алтарь семейной жизни, была беззаботность.
— Что значит это уэрр, уэрр!? — спросила я Кевина, все еще с воем тянувшего тебя за руку.
— «Чиз дудлз», — весело ответил ты. — Последнее пристрастие. Хорошо, парень! Давай поищем тебе пакетик химикатов!
И ты потащился прочь за Кевином, оставив меня со всем багажом.
В машине, прежде чем сесть, мне пришлось удалить с пассажирского сиденья остатки «дудлз» в разной степени разложения. Энтузиазм Кевина не распространялся на сам процесс питания; он слизывал с палочек яркую обмазку и выплевывал, щедро пропитав слюной.
— Большинство детей любит сахар? Наш любит соль, — охотно пояснил ты, явно предпочитая сладкоежкам любителей натрия.
— Японцы считают их противоположностями, — сказала я, выкидывая в окно свои липкие трофеи. Сиденье Кевина было закреплено между нами, и я пожалела, что не могу, как прежде, положить ладонь на твое бедро.
— Мама пукнула, — сказал Кевин, решив наконец, как меня называть. — Воняет.
—Об этом не говорят вслух, Кевин, — строго сказала я. В Норфолке на пересадке я ела бобовое пюре с банановым гарниром.
—Как насчет «Джуниор»? — предложил ты. — По пути, и у них есть детское меню.