— Дай сюда.
Побледневшая Вероника взяла конверт, внимательно прочла адрес, некоторое время вертела в руках потертый прямоугольник письма. Наконец, решившись, неловко, наискосок надорвала его и отошла к окну, чтобы прочитать страницу, вырванную из ученической тетради.
Талызин, которому передалась взволнованность Вероники, с тревогой наблюдал за ней.
Вероника, пробежав глазами листок, сдавленно вскрикнула.
Талызин кинулся к ней:
— Ника, что случилось?
— Он жив! Слышишь?.. Он жив, жив, жив, — повторяла она словно в бреду.
В комнату вошла встревоженная Агриппина Захаровна.
— Ника, что с тобой? Тебе плохо? От кого письмо?
— Я всегда знала, что он жив, — произнесла Вероника и разрыдалась.
Писала медсестра новосибирского госпиталя для тяжелораненых. Писала «на свой страх и риск» и просила извинить, что берет на себя смелость сообщить, что муж Вероники обгорел в тапке и лишился зрения. Решил не возвращаться домой, хотя его уговаривали и врач, и вся палата. Твердил, что не хочет быть никому обузой. Повторял, что уж как-нибудь сам, один, скоротает век, да и государство не даст пропасть. Прошло столько времени, а состояние его не улучшилось. «Не знаю, какое решение Вы примете, но не написать Вам я не могла», — заключала письмо медсестра.
Вероника тщательно сложила письмо, спрятала его в сумочку, подошла к вешалке и стала одеваться.
— Ты куда? — спросила мать.
— За билетом на вокзал. — Вероника держалась спокойно, только чуть подрагивающий голос выдавал волнение.
— Можно, и я пойду с тобой? — спросил Талызин. — С билетами сейчас туго…
Вероника кивнула.
По дороге они не разговаривали. Иван смотрел на ее бледное, усталое лицо, ставшее таким дорогим, и чувствовал: в его жизни что-то непоправимо рушится. И снова остро ощутил вновь надвигающееся одиночество.
Хорошо бы разрубить этот узел одним ударом. Но как это сделать? Уехать куда-нибудь, все поменять в жизни? Немного отдает ребячеством… Нет! Бросать институт глупо: учеба заканчивается, осталось совсем немного. И есть у него две-три идеи насчет разведки полезных ископаемых, профессор признал их заслуживающими внимания.
Троллейбус, в котором они ехали, медленно вползал на Крымский мост. Монументальный вход в Центральный парк культуры и отдыха остался по левую руку.
Вероника смотрела на Москву-реку, но мысли ее витали где-то далеко.
С билетами действительно оказалось трудно — начались школьные каникулы, и все поезда были забиты.
Талызин безрезультатно простоял полтора часа в воинскую кассу, затем отвел в сторонку задерганного начальника вокзала и несколько минут о чем-то с ним толковал.
Вероника, присев на краешек освободившейся скамьи, безучастно наблюдала за его действиями. Наконец Талызин подошел к ней.
— Понимаешь, какая штука, — растерянно пробормотал он. — Билет можно взять только на сегодня. На кассу предварительной продажи надежды нет.
— На сегодня? — оживилась Вероника. — Это еще лучше! Тогда я смотаюсь домой за вещами.
— Не успеешь, — покачал головой Талызин. — До отхода поезда, — он глянул на часы, — тридцать пять минут.
— Собственно, мне и не надо ничего, — решила Вероника. — Поеду так.
— Места — только в общем вагоне.
— Боже мой, да какое это имеет значение?! — воскликнула Вероника. — Я готова пешком идти в Новосибирск, по шпалам…
— Ладно, беру билет.
Иван отошел и, вернувшись через короткое время, вручил Веронике твердый картонный прямоугольник.
— Только не потеряй, — сказал он. — Ты в таком состоянии…
— Я совершенно спокойна, — возразила Вероника, но лихорадочно блестевшие глаза выдавали ее волнение.
— Пойдем буфет поищем, кофе попьем, — предложил Талызин, посмотрев на вокзальные часы.
— Пойдем, — безучастно согласилась она.
Они пили кофе из бумажных стаканчиков, стоя у захламленного столика.
— Послушай, может, я с тобой поеду? — неожиданно предложил Иван. — Ты совсем какая-то отключенная…
— Нет-нет, что ты, это невозможно! А со мной все в порядке, — заверила Вероника.
— Хорошо, только возьми себя в руки.
— А ты заскочи к маме… — Вероника запнулась. — Скажи, как сложилось. Ладно? И сообщи на работу.
— Само собой, — кивнул Иван.
На какой-то миг все это показалось ему нереальным: и куда-то спешащие толпы пассажиров с узлами, чемоданами и детишками, и длинная молчаливая очередь в буфет, и сизые клубы табачного дыма, плавающие между столиками…
— Не грусти, Ваня. — Вероника пригнулась к Талызину, чтобы перекрыть вокзальный гул. — Кто же виноват, что так сложилось? — Она положила ладонь на его руку. — Так даже лучше…
— Пойдем на перрон.
Они нашли ее вагон и стали в длинную очередь, ждущую начала посадки.
Талызин вытряхнул из бумажника все деньги, что были у него при себе, и отдал Веронике.
— Возьми хоть на обратную дорогу, — сунула она ему в карман смятую купюру. Сзади успел вырасти немалый хвост. Билетов в общий вагон было продано явно больше, чем он мог вместить.
— Если нужна какая-то помощь… — начал Талызин. — В общем, если что, дашь мне телеграмму, помогу.
— Я знаю, — просто сказала Вероника.
Когда им удалось протиснуться в вагон, свободных мест уже не было.
Какой-то инвалид с костылями подвинулся, освободив для Вероники местечко. Он был навеселе и то и дело отгадывал залихватский чуб, закрывающий глаза. Инвалид хотел что-то сказать, но посмотрел на ее лицо и промолчал.
Последние минуты тянулись особенно медленно.
— Ой, чуть с собой не увезла… — Вероника открыла сумочку, достала продуктовые и хлебные карточки и протянула их Талызину.
— Вишь, забывчивая у тебя жинка, гражданин-товарищ, — подмигнул инвалид Талызину.
Народу в купе все прибывало. Под скамьями места для вещей уже не было, и груда узлов и чемоданов росла на полу.
— Ты выбраться не сможешь, — забеспокоилась Вероника.
— А что, по стопочке? — предложил Талызину инвалид и, не дождавшись ответа, обиженно отвернулся, что-то пробормотав.
— Знаешь, Ваня, что меня больше всего мучает? — еле слышно произнесла Вероника.
— Что?
— Он ведь так и не увидит Сережу. Никогда…
Толстая проводница, протискиваясь по коридору, объявила, что до отхода поезда остается пять минут и провожающих просят покинуть вагон.
Едва Талызин соскочил с подножки, поезд тронулся. Двигался он медленно, словно нехотя.
Иван шел рядом с вагоном, заглядывая в окно. Сквозь пыльное стекло тускло просматривалось печальное лицо Вероники.
«Словно лик скорбящей богоматери», — подумал Талызин.
x x x
На следующий день, выполнив все поручения Вероники, Талызин отыскал телефон-автомат и позвонил Андрею Федоровичу. Он почувствовал вдруг настоятельную потребность встретиться и поговорить с ним.
Сначала он позвонил ему на работу. Телефон не отвечал. Тогда, без особой надежды, Иван набрал его домашний номер. Против ожидания, Андрей Федорович оказался дома. Разговор, однако, получился каким-то странным. В голосе Андрея Федоровича, обычно сдержанного и спокойного, сквозили тревожные нотки.
— Добрый день, Андрей Федорович, — начал Талызин. — Мне хотелось бы спросить…
— А, узнаю, узнаю, — поспешно перебил собеседник, не называя его по имени.
— Нельзя ли…
— Я приехал домой на обеденный перерыв. Выхожу через двадцать минут. Так что времени у меня нет, — ровным голосом проговорил Андрей Федорович и повесил трубку.
Иван некоторое время слушал короткие сигналы, не в силах постигнуть, что произошло. «Заболел? Не узнал меня? Или, может, я чем-то провинился перед ним?»
Повесив трубку, Талызин машинально оглянулся. К телефону-автомату уже выстроилась очередь, и кто-то из самых нетерпеливых стучал в стекло пятнадцатикопеечной монетой.
Он вышел из кабины как в тумане. Быстро перебрал в памяти весь короткий, сумбурный разговор, в голове всплыла фраза: «Выхожу через двадцать минут». «Через двадцать минут», — вслух повторил Талызин.
В следующее мгновение он подскочил к краю тротуара и остановил такси. Назвав адрес, попросил водителя:
— Гони вовсю! Очень тороплюсь. У нас — восемнадцать минут.
Шофер покачал головой и тронул машину.
Талызин выскочил из такси в тот момент, когда Андрей Федорович выходил из дома. Заметив Ивана, он жестом отпустил свою машину и, едва та скрылась за углом, подошел и предложил:
— Пройдемся?
Они свернули на набережную, где из-за пронзительного ветра не было ни души. Молча миновали баржу, превращенную в плавучий ресторан.
— Я приехал, потому что очень огорчился нашим телефонным разговором, — первым нарушил молчание Талызин.
Андрей Федорович промолчал, ограничившись кивком.
— Что случилось?
— Пока не случилось, но может случиться, — проговорил Андрей Федорович. — Теперь, Ваня, многое случается… Но об этом говорить не будем.