Читать интересную книгу Скорпионья сага. Cамка cкорпиона - Игорь Белисов

Тут уж мы рассмеялись, искренне и заливисто. Как когда-то давно. Возможно, еще в моем детстве. Неожиданно для себя самого я выдавил через смех:

– Папа, а почему у вас с мамой только один ребенок – я?

Отец по инерции продолжал сотрясаться смехом, но глаза его стремительно остывали, лицо обретало землистый оттенок, заострялись черты, углублялись морщины. Наконец, смех угас.

– Любви не хватило.

Я спрятал глаза. Он сказал это с такой простотой, что целая жизнь вмиг раскрылась в мельчайших подробностях. Смотреть было больно. Все очевидно, и нечего пялиться… Однако отец нашел нужным кое-что уточнить:

– Я ведь хотел маму бросить. А заодно и тебя… Возможно, ты помнишь, иногда, в приступах гнева, мама частенько поминала историю, из-за которой я был вынужден оставить место профессора в университете… Речь шла о женщине. Точнее, о девушке, о студентке. Такое случается. Понимаешь?

– Понимаю.

– Но это лишь половина правды. Оборотная ее сторона состоит в том, что до того, как у меня случилась вся эта история… твоя мама сама меня бросила. Она была не со мной. Задолго еще до того. Понимаешь?

– Папа, не надо…

– Нет, ты послушай! Жизнь сложнее, чем нам того бы хотелось, но по-настоящему в ней важны только две вещи. Это главное, что ты должен понять…

Я поднял глаза. Он пронзил меня взглядом:

– Любовь и Смерть. Вот и все, что действительно важно.

3

Заделавшись менеджером, жена моя задурила.

На протяжении осени дурь нарастала. Новая школа для Малыша – это ладно, я не против серьезной учебы, к тому же, Малыш – единственное продолжение нашего рода. Затем, она продала нашу, то есть, мою машину. Я почти был не против, поскольку фактически стал пешеходом, из-за пробок, да и вообще, если верить эволюционистам, из обезьяны человека сделало именно прямохождение. Но затем она заговорила о дачном участке, который можно купить, вложив деньги от продажи машины, плюс долгосрочный кредит ипотечного банка. Тут уж я встал в оборону. Мы крепко поцапались. Идея заглохла.

Вместо участка приобрела телевизор. Плазменная панель, домашний кинотеатр, новейший дизайн. Я спросил, для чего ей новейший, если мы и старый практически не включаем.

Она отрезала: «Пусть я им не пользуюсь, но стоять должен!»

Вскоре вколола себе «ботокс»: это такая инъекция мертвого яда, которым разглаживают печать жизненного опыта на женском лице. Для чего этот мазохизм? «Чисто для себя»? Верю охотно. Впрочем, меня ее уколы никак не касались.

Зато кухня касалась непосредственно, по традиции. Жена исхитрилась и здесь влезть со своим новаторством. Она повадилась покупать недешевые импортные полуфабрикаты в дорогущем супермаркете элитного класса, с истеричной настойчивостью меня убеждая, будто это продукты «настоящего» качества. Я доказывал, что можно питаться и дешевле и качественнее. По меньшей мере, поддержать отечественного производителя. В конце концов, кто на кухне хозяин? Тот, кто ведет хозяйство.

«Черта с два! – был ответ. – Хозяйка та, в чьих руках власть!»

Ладно, продукты. Но она даже воду покупала в канистрах с этикеткой бренда «Европейские Альпы». Она и Малыша приучала потреблять этот обман. Кстати, Малыш, что касалось гламура, была на стороне гламуристой мамочки. Нет, я все понимаю: красивые этикетки, нестойкая психика. Я даже понимаю, что быть втянутым в это безумие – неизбежность мужчины в доме. Но я отказываюсь понимать, какого, извините, скорпиона наш человек должен платить за воду Европейских Альп?!

А в январе нового года задурила по крупному:

– Давай, мы родим еще одного ребенка. Один, это маловато. Не успеем оглянуться, как Малыш вырастет, уйдет в свою жизнь. И что тогда? Что нам останется?

Я задумался. Рожать детей или пожить для себя? В принципе, я не против продления рода. Но ведь ребенка мне придется растить с этой ведьмой – с ней.

– Чтобы постоянно чувствовать свое одиночество, мне достаточно вас двоих. Мой ответ – нет.

– Мы вполне обеспечены, – увивалась она.

– Я сказал, нет.

– Ведь я еще молода, я могу.

– А я уже – нет!

– В крайнем случае, есть искусственное оплодотворение.

– Послушай… – Я начал терять терпение. – Возможно, для тебя это будет открытием, но дети рождаются не от обеспеченности родителей… И не от моложавости дамы… И даже не от слияния сперматозоида с яйцеклеткой…

– А от чего же?

– Дети рождаются от любви!

Беда с Соломонычем случилась внезапно. Я был дома, когда он мне позвонил и, задыхаясь, сообщил, что наши «воины» выбрались из садков, он едва успел запереться в своем кабинете, «так они и сюда уже лезут через все щели».

Я примчался. В лаборатории застал тишь и безлюдье. Все как всегда. Последние ассистенты уволились несколько лет назад. Я и завлаб – вот и все, что осталось от научного коллектива.

Первым делом я убедился: все клетушки закрыты, и все скорпионы, включая «воинов», смиренно сидят на местах.

Соломоныч не отзывался. Дверь кабинета была заперта. Я долго стучал. На пожарном щите взял изогнутый ломик. Тут Соломоныч открыл. Его плешь багровела, седины торчали разметанными клоками, а из-под кустистых бровей горел колючий огонь бесноватости. Никаких скорпионов в кабинете не обнаружилось. Соломоныч считал иначе. Искренне огорчился, что я ничего не вижу. После краткой дискуссии и тщетных призывов поверить мне на слово, я был вынужден констатировать, что старик помутился рассудком.

Вызвал «скорую». Пока они ехали, Соломоныч ухудшился. Кажется, начался жар. Градусник отсутствовал. Аспирин, впрочем, тоже. Одна антискорпионья сыворотка. Я старался с ним говорить, периодически он выходил на разумный контакт, но все больше витал в трансцендентной вселенной галлюцинаций.

Прибыли дюжие парни. Психиатрическая спецбригада. Особо не церемонились. На вопрос о диагнозе бросили скучающее «разберемся». Затеяли сделать укол: «Это чтобы дед по дороге не выкинул фортель». Уже стянули штаны, когда Соломоныч воскликнул: «Постойте! Постойте!..»

С белеющим задом он ринулся к шкафу и нагнулся шуршать. Наконец, разогнулся. В руке чернел «дипломат», кейс дизайна тридцатилетней давности. Соломоныч вонзил в меня абсолютно осознанный, только очень печальный взгляд, и тихо сказал:

– Я еду умирать. Передай моей жене это.

Машинально приняв «дипломат», я застыл ошарашенный.

– У вас есть жена?

– Да. Правда, мы много лет в разводе, но… – Он не счел нужным заканчивать мысль. Подошел к столу, придерживая штаны, взял исписанный лист и по верхнему полю начеркал несколько цифр. – Вот ее телефон.

Я взглянул. Ниже каракулей телефонного номера тянулись клетчатые перекрестки, кое-где заполненные удачно скрещенными словами.

– А дети? У вас есть дети? Может, лучше связаться с ними?

– Дети? – Соломоныч скорбно нахмурился. – У меня – нет.

Его жена приехала вечером. Довольно яркая старушенция с натянутым лицом в пигментных пятнах под слоем пудры. Норковая шуба. Перчатки и сумка в тон замшевым сапогам. Смахнула шаль – блеснула платиной уложенная грива.

Она успела побывать в больнице. Я тоже дозвонился. И мне и ей было известно: Соломоныч плох. Диагноз предварительный, но, по мнению врачей, то, что с ним случилось, скорее всего, закончится безумием. Если не хуже.

Мы раскрыли «дипломат».

Там были деньги. Расфасованные пачками. Уложенные стопками. Все по достоинству: тысячные, пятисотенные, сотенные, полтинники, десятки. Многие из купюр – того дизайна, что давно вышел из употребления. Когда мы это осознали, его жена расплакалась. Да и мое горло сдавила судорога тоски.

Я проводил ее до двери. Она засеменила по дорожке, неся в руке музейный экспонат финансовой истории страны со времени развала. Я наблюдал, как зимний вечер растворяет силуэт, и понимал с морозной ясностью, что старость – это одиночество. Вне зависимости от семейного положения.

Дверь лязгнула. С каким-то погребальным звуком. Лаборатория неброско превратилась в склеп. Насвистывая легкомысленный мотивчик, не давая воли мистике, я медленно прошелся в пустоте, вдруг ставшей гулкой. Даже скорпионы в клетках не шуршали.

Вошел в осиротевший кабинет. На столе – тот самый лист. Я взял его. Последняя попытка Соломоныча свести слова в кроссворд. Я обратил внимание на три отдельных слова, которые завлаб хотел перекрестить четвертым, вращая так и этак:

«ЛЮБОВЬ», «ДЕНЬГИ», «ВЛАСТЬ» и «ЭНЕРГИЯ».

Что он хотел сказать? Зачем так мучился искусственной задачей? Я вглядывался в перекрестия, пытаясь осознать. Мне было ясно лишь одно: любовь прошла, денег как не было, так и не будет. А мужики сдают. Сперва, отец. Теперь, завлаб. Кто следующий?

Фактически, в лаборатории я становился у кормила власти. Единоличным деспотом доставшихся в наследство скорпионов. Я вдруг почувствовал, что власть – совсем не то, чем виделась со стороны. Чувств было много, сложных, нервных, но, пожалуй, главное – ощущение беззащитности.