Читать интересную книгу Прорыв. Боевое задание - Михаил Аношкин

— Ты? — вырвалось у Григория. — Микола?!

— Как видишь, — жалко улыбнулся Микола и, глянув на рваные ботинки без обмоток, развел руками, словно бы извиняясь за свой затрапезный вид.

— Это ерунда! — радостно проговорил Григорий. — Главное — живой! Садись за компанию. Вы, дедусь, не возражаете?

Старик не возражал. Микола в плену наголодался посильнее, чем Андреев в лесу. Жевал торопливо, давился и прятал глаза, стыдился жадности, а побороть ее не мог.

Старик перестал есть, остановив взгляд на Миколе, и веки у него покраснели. Вздохнув, полез в торбу и выложил на тряпицу остатки снеди. Микола в какую-то минуту уловил неловкое молчание, поймал взгляд старика. Перестал жевать и вдруг как-то болезненно, криво усмехнулся, две горькие слезинки выкатились из его глаз.

— Ты что? — растерялся Андреев.

— Так....

— Ты не волнуйся! Жив — и порядок!

Микола отвернулся, высморкался и тяжело вздохнул.

— Ешь, что ты не ешь?

— Кусок в горле застревает, — мрачно отозвался Микола. — В плену пробыл одну неделю, а кажется — вечность. Позабыл, что я человек, а не скотина. Хлебом не кормили, бураком и баландой. Бурак порченый, прошлогодний. Спать загоняли в амбары или в хлевы, как овец. Слабых расстреливали. Идет, идет человек, обессилеет от недоедания или от ран, упадет, фашисты пулю в затылок — и готово. Кровососы! Палачи! У-у! — скрежеща зубами, Микола замотал головой, будто у него заныл зуб.

Проводник жалостливо смотрел на парня, усиленно приглашал «снидать».

Микола опять принялся медленно, задумчиво жевать хлеб. У Григория пропал аппетит. Вот оно, еще одно лицо войны. Был гордый, хмурый парень Микола, красноармеец, комсомолец, рвался в бой, ворчал на беспорядки, на неразбериху — своеобразный человек! И здесь сидит тоже Микола, жадно ест и плачет от бессильной ярости и обиды, а ведь он там пробыл всего неделю! Одну неделю! Теперь будет рваться в бой еще яростнее, зубами будет их грызть, руками душить. Славный гордый Микола, как хорошо, что ты вернулся к нам, вернее, как хорошо, что мы тебя вернули к себе!

Андреев не скоро обратил внимание на Феликса, который уже минут пять, наверно, стоял перед ним.

— Чего тебе?

— Шобик сбежал, — Феликс покраснел от волнения.

На Григория весть особого впечатления не произвела — его еще волновали мысли о Миколе. Осведомился:

— Когда?

— Да вот только.

— Черт с ним. Надоел хуже горькой редьки. Пропадет один.

Появился Петро, мрачный. Тяжело опустился рядом с Андреевым, устал. Без всякой связи произнес:

— Вот так, Гришуха.

— Мне можно идти? — опросил Феликс.

— Иди.

Феликс ушел.

— Чего приходил?

— Шобик сбежал.

— Эх, мать честная! Еще приведет кого-нибудь по следам.

— Не приведет.

— Черт его знает, — Петро поискал глазами Сашу, подозвал к себе: — Ну-ка, наряди человека три, пусть поищут Шобика. Скажи: командир приказал.

И лишь теперь заметил Миколу. Тот сидел напротив и, выжидающе поглядывая на Игонина, продолжал есть.

Григорий наблюдал за Петром. Лицо сначала нахмурилось, вроде бы Игонин собирался спросить сердито: «Этому что здесь надо?» Но пшеничного цвета брови прыгнули вверх, возник острый вопрос: «Уж не блазнится ли мне? Неужели это Микола...» Улыбка, словно солнышко, вырвалась из-за грозных туч.

— Друг! — воскликнул Петро, протянул ему обе руки: — Здравствуй, дружище!

Искренняя радость Петра заразила и Миколу. Он протянул Игонину обе свои, и они несколько минут трясли друг другу руки, улыбались, не сказав ни единого слова.

Проводник смахнул слезу.

— Кто еще из наших с тобой? — наконец, когда первая минута волнения прошла и рукопожатие кончилось, спросил Петро.

— Никого.

— Как же ты?

Микола стряхнул с гимнастерки хлебные крошки, обтер губы.

— Всяко было.

— Все-таки! Рассказывай. Ай какой ты молодец! Это ты тогда на лодке плыл?

— Я.

— Молодец! Ты нам с Гришухой здорово помог. Немец пригнул вас к берегу, а тут ты появился. Мы с Гришухой воспользовались этим делом.

— Я лег в лодку, думаю, куда вынесет, и ладно. Пули весь бок лодки продырявили, а меня как-то не задело. Потом прибило к берегу, выскочил я на землю, Синица рядом очутился, человек пять бойцов. Отбились мы от своих, человек десять. Шли одни. Добрались до хутора, в сарае устроились, на сене, жара была, умаялись. Синица воды согрел, раны промыл, перевязал — мужик он хозяйственный, на все руки мастер. Хозяин хутора лебезил перед нами, а вечером привел немцев. Все спали. А я платок стирал у колодца. Налетели на меня, руки за спину скрутили. Все же я успел крикнуть. Драка началась, будь здоров. Все погибли, а я вот в плен попал, лучше бы и мне с ребятами погибнуть.

Микола торопливо расшнуровал левый ботинок, снял его, оттуда извлек маленький сверточек из грязной портянки. Бережно раскрыл его. Там лежал комсомольский билет. Сказал тихо, повернувшись к Игонину:

— Сохранил вот.

— Эх, друг, — растроганно произнес Петро. — Дай пять, пожму еще раз от самого сердца, хотя я и беспартийный.

Они так увлеклись разговором, что не заметили, как привели Шобика. Петро встал перед ним, грозный, гневный, и Григорий даже испугался — в таком виде Игонин мог натворить беды. Встал рядом с ним, Петро успокоил:

— Не бойся. Руки марать об этого олуха не буду.

Шобик боялся поднять глаза.

— Судить будем. Понял? — жестко решил Петро. — Уведите!

Ребята, поймавшие Шобика, толкнули его в спину, тем самым приглашая идти. Тот хотел что-то сказать, но ему не дали, снова подтолкнули. Увели.

А через час Игонин построил отряд в две шеренги, поставил перед строем Шобика, впервые в жизни произнес короткую речь:

— Товарищи! Вы видите этого человека, который нарушил воинскую дисциплину, который плевал на законы нашего товарищества. Он побежал к немцам. Он твердил об одном: распустить отряд, рассыпаться на мелкие группки. Он твердил о том, что на руку немцам, он убежал от нас к немцам, но его поймали. Я считаю его предателем. Но я не хочу наказывать его сам. Хочу спросить: что с ним делать? Вы скажете, отпустить на все четыре стороны — отпущу, скажете оставить в отряде — оставлю, окажете расстрелять — расстреляю. Говорите же!

Строй молчал. Шобик ссутулился, каждое слово Игонина жгло. А когда Петро замолчал, Шобик с надеждой поглядел на тех, с кем делил тяготы лесного скитания. Во главе строя стояли два вологодца, которых в том бою приметил Григорий. Вот к ним-то первым обратился Петро с вопросом:

— Ваше решение?

Вологодцы переглянулись. Первый, широкоскулый, широкоплечий парень, бросил на Шобика презрительный взгляд и негромко объявил:

— Расстрел!

Шобик вздрогнул, будто его ударили по спине кнутом, окончательно сгорбился.

— Расстрел! — повторил другой вологодец.

— Расстрел! — хмуро выдавил Грачев.

— Расстрел! — подтвердил связист.

Очередь дошла до Сташевского. Феликс подтянулся, плотнее прижал к правому боку винтовку, нахмурил брови и тихо проговорил:

— Расстрел!

А Шобик с такой надеждой смотрел на Сташевского, так надеялся, что тот скажет другое слово, произнесет другой, более мягкий приговор. Поэтому, услышав роковое «расстрел», вдруг обессилел, ноги у него подкосились, и без памяти свалился на жесткую землю. Два конвоира подхватили его за руки, подняли, придерживая, чтобы снова не упал. Игонин, хмурый, непреклонный, объявил:

— Решено: предателя расстрелять!

Шобика увели в глубь леса и расстреляли. Григорий тер ладонями виски и никак не мог прийти в себя. Игонин сказал ему:

— Ты что — жалеешь?

Григорий поднял на него глаза, полные боли, и тихо ответил:

— Жалел.

— Что ж ты теперь хочешь?

Григорий ,опустил голову. Что он хочет? Быть мудрым, да, да. Он хочет не ошибаться в людях, он хочет знать наперед, какие они есть на самом деле, а не какими притворяются. Вот его желание, если это хочет знать Петро. Сейчас ему больно за то, что ошибся в Шобике, больнее от того, что не может подойти к капитану Анжерову и сказать ему:

— Извините, Алексей Сергеевич, с Шобиком я был не прав. Но ведь с Журавкиным-то не ошибся, значит, чуточку я могу понимать людей!

Но сказать эти слова было некому. Петру не хотелось, и он промолчал.

Петро понял, что не следует мешать другу. Позвал Миколу и приказал:

— Принимай взвод автоматчиков. Мой взвод.

— Послушай... — начал было Микола, но Петро перебил его:

— Справишься! Приступай! Ребята мировые. Саша, отдай Миколе трофейный автомат, тот, что я вчера подобрал.

— Есть! — подтянулся Микола, сбрасывая с себя кошмар прошедшей тяжелой недели, словно двухпудовый мешок с плеч. Командовать ротой, которую сформировали из пленных, Игонин приказал Грачеву, и Григорий одобрил это назначение. Грачев построил новую роту на полянке.