Читать интересную книгу Прорыв. Боевое задание - Михаил Аношкин

Замерли в суровом молчании бойцы. Насупили брови те, кто не знал Анжерова, но чей отряд сегодня ночью вырвал их из фашистского позорного плена.

На солдатских ремнях спустили в сырую глинистую землю капитана Анжерова, комбата, кадрового командира. Заработали лопаты. Комья земли глухо падали вниз.

Еще один скорбный холм вырос на трудном военном пути Григория Андреева, самого первого и сурового военного наставника проводил в небытие, еще одна неистребимая печаль поселилась в сердце и не исчезнуть ей вечно.

Молча стоят бойцы, обнажив головы. Опершись на батожок, не пряча покрасневшие слезящиеся глаза, замер возле могильного холма дед-проводник, самый старый и много повидавший... В сторонке сутулились молчаливые гражданские — не успели они еще поговорить с командиром.

Ни речей, ни салюта. Речи не нужны. Салютовать нельзя. Но молчание грозное. Если бы немцы услышали его, содрогнулись бы. А содрогнулись потому, что увидели бы, как в сердцах бойцов, таких молодых и жизнерадостных, умеющих пока только любить, уже зрели, наливались силой семена ненависти и гнева, которые сами же захватчики и посеяли. Содрогнулись и поняли бы: этой ненависти не умереть, ее ни танками, ни бомбами уничтожить нельзя. И придет время, когда ненависть испепелит их, посягнувших на жизнь этих парней, на свободу их Родины. Именно в такие скорбные минуты обретался не страх, а вера в победу. Именно в такие, и Григорий это понял всем своим сердцем. Игонин нахлобучил фуражку, скомандовал:

— Отдыхать, товарищи.

Игонин кивнул Андрееву головой, приглашая следовать за собой. Они приблизились к гражданским, и уже четверо выбрали самое укромное и безлюдное местечко под елью, расположились прямо на траве. Усатый Жлоба угостил Игонина и Андреева папиросами. Закурили, настороженно приглядываясь друг к другу. При дневном свете Игонин рассмотрел, что лицо Иванова местами попорчено оспой, но глаза синие и веселые. А Жлоба оказался рыжим. Андреев вопросительно поглядел на Игонина: он не мог взять в толк, откуда появились эти гражданские. Может, они вместе с пленными были? Игонин едва заметно пожал плечами: мол, черт их знает, чего им от нас надо? Но этот безмолвный разговор между командирами перехватил Иванов, понял смысл и поспешил внести ясность.

— Мы оставлены здесь, — сказал он, — райкомом партии, чтобы организовать партизанскую борьбу. Вот документ, — Иванов снял кепку, отпорол подкладку и протянул Игонину свернутую белую тряпицу. На этой тряпице на машинке отпечатано удостоверение на имя Иванова. Оно подтверждало то, что он оказал о себе сам.

— Ясно, — проговорил Игонин, возвращая тряпицу, которую Иванов снова запрятал в кепку и то место сколол английской булавкой. Жлоба очень внимательно следил за товарищем.

— Что же вам от нас нужно?

— Мы вам предлагаем остаться здесь, в этих лесах. В нашем отряде насчитывается двадцать человек. Мы вольем его в ваш. Командовать отрядом будете вы. За нами партийное руководство.

— Нет, погодите, — растерянно улыбаясь, проговорил Игонин. — Как-то вдруг. Мы из регулярной части, мы должны добраться к своим. А какое мы имеем право остаться?

— У нас есть рация. Можем связаться с командованием и спросить разрешение.

— Ты как, Гришуха?

— Мы должны посоветоваться. Вы, безусловно, можете связаться с командованием. Но, видите ли, наш батальон ушел вперед, и вы с ним едва ли свяжетесь.

— Да, мы подумаем, — ухватился Петро за мысль. — Дело все-таки серьезное, с кондачка решать не полагается. Товарищ Андреев прав — мы только часть батальона.

— Подумайте, — согласился Иванов. — Взвесьте. Своего навязывать вам не будем, хотя формально мы могли бы без вашего согласия связаться с командованием, спросить разрешение и передать вам его приказ.

— Хорошо, — поднялся Петро, а за ним и все остальные. — Но мы формально этому приказу имеем право не подчиняться.

Гражданские остались у ели, а Петро и Григорий медленно шли к центру бивака.

— Формально, — недовольно пробурчал Петро, — Как он заговорил! А вообще-то предложение заманчивое. Как считаешь, Гришуха?

— Идти, как шли.

— А может, остаться? Начнем колошматить здесь фрица, оно, глядишь, и там полегчает, и фронт скорее обратно вернется, а?

Григорий ответил не сразу, собирался с мыслями — врасплох застало такое предложение.

— Я так думаю, — наконец сказал он. — Мы с тобой одни правильно решить не сможем. Все-таки неопытные мы с тобой командиры. Давай спросим коммунистов, это народ подкованный, в политике разбирается. А тут ведь и стратегия и политика — что нам лучше делать.

— Давай, — согласился Игонин. — Ум хорошо, а десять лучше.

Нарядили Сашу разыскать Грачева: его больше других знали, да и он как-то ярче остальных выделялся, вроде бы негласным вожаком у партийных был. И Гришуха с ним кое-какую работу провел. Попросили собрать коммунистов, пригласили на собрание представителей от партизанского, подполья. Расположились в стороне от бивака — пятнадцать человек, самый костяк, мозг отряда. Дали слово Иванову. Он повторил то, что говорил Игонину и Андрееву. Жлоба по-прежнему молчал, крутил в руках ветку орешника.

— Вопрос можно? — это Грачев. — А сколько времени вы думаете просидеть в лесах?

Иванов задумался, взяв в руку кончик воротника толстовки.

— Трудно сказать. Но обстановка складывается так, что на скорое возвращение наших рассчитывать не приходится. Немцы заняли уже Минск.

Это было неожиданное — в отряде не знали, что пал Минск.

— Во всяком случае, до зимы дела нам и вам в этих лесах хватит.

Глубоко задумались коммунисты. Грачев непрестанно трет ладонью подбородок. Боец, служивший раньше в батальоне связи, снял очки, близоруко щурится и обтирает стекла подолом гимнастерки. Великан — правофланговый, тот самый, которого Андреев тогда видел в строю небритым, сейчас хмурился, собрав на лбу гармошку морщинок. Он первым и высказался. Пробасил коротко, словно обрезал:.

— Остаться надо — верное дело!

Грачев покосился на него неодобрительно, усмехнулся и встал.

— Я думаю так: мы должны идти на соединение. Кто мы такие? Бойцы Красной Армии. Где наше место? В Красной Армии. Что же будет, если мы останемся в лесах, другие останутся, третьи. Кому ж тогда на фронте драться? Тогда немец не то что Минск, Урал возьмет. Нет, товарищи, не имеем мы права здесь оставаться.

— А ты знаешь, где наши? — опросил Грачева кто-то.

— Нет, не знаю.

— Не знаешь, а говоришь.

— Правильно говорит Грачев. Мы присягу давали — и точка!

Это высказался связист.

— Да, товарищи, — вмешался Иванов, — я должен сказать вам следующее. Хотя немцы захватили Минск, но Гомель в наших руках. Отсюда до Гомеля недалеко. Я это сообщаю для того, чтобы вы не подумали, будто мы воспользовались вашим неведением обстановки и соблазнили остаться здесь.

— Спасибо, — кивнул головой Иванову Игонин.

Спор был жарким. В конце концов большинством голосов партийное собрание отряда постановило двигаться на соединение с частями Красной Армии.

— Ничего не попишешь, — улыбнулся впервые Иванов. — Воля ваша. Но давайте вместе сделаем одно доброе дело. В пятнадцати километрах отсюда есть железнодорожная станция. Наши товарищи только вчера вернулись оттуда. Станция забита эшелонами с боеприпасами, продовольствием, оружием. Почти никак не охраняется. Немецкие войска в основном движутся по магистральным шоссейным дорогам. Мы предлагаем совершить налет на станцию и разгромить ее.

— Это другой разговор, — согласился сразу же Грачев и поглядел на Игонина: — Как думаешь, товарищ командир?

— Быть по-вашему! — рубанул Петро рукой. — Чертям тошно станет, — и протянул Иванову руку: — На дружбу!

Разошлись по своим местам. Петро направился проверять охрану: больше всего боялся, что кто-нибудь заснет на посту или отвлечется каким-нибудь другим делом и не заметит опасности. Однажды, когда еще был Анжеров, Петро застал бойца за пустым занятием: тросточку вырезал из черемуховой веточки. До того увлекся, что даже не слышал, как приблизился к нему Петро.

Григорий остановился возле канала и увидел под хмурой елью старика-проводника. Тот распаковал торбу и выложил на расстеленную синюю тряпку несметное богатство — хлеб, сало, яйца, лук и соль. Пригласил и Григория, и Андреев не чванился. Положил автомат на землю, приготовился уже сесть. Но кто-то тронул его за плечо. Обернулся и на миг дар слова потерял — перед ним переминался с ноги на ногу Микола. В рваных ботинках, без ремня, похудевший, обросший — такого можно и не признать. Но разве можно так быстро забыть этот гордый красивый профиль, эти черные жгучие глаза, ныне пожелтевшие от бессонницы и недоедания? Разве можно забыть Миколу — мрачного спутника разбитного Синицы?!