Дипломатический комментарий к географии. Послу надлежит встречаться и беседовать с «элитой». И радовать «элитной» информацией свое начальство. Чем чаще бываешь у президента или премьера, тем лучше. И я старался. Но для понимания глубинных процессов, происходящих в «стране пребывания», для прощупывания пульса политической жизни баня у Абезгауза, встречи с мэрами и жителями «провинциальных» городков, посещение киббуцев часто давали больше, чем разговоры в столице.
Очередное интервью. «Новости недели».
— Александр Евгеньевич, что оказалось для Вас самым трудным на дипломатической стезе?
— Самое трудное, пожалуй, быть на официальных процедурах и делать умное лицо. И еще одно «самое трудное» — понимать, что ты не в состоянии помочь людям, которые пишут душераздирающие письма с разными просьбами. Тут и жилье, и работа, и злоупотребления со стороны мелких и средних чиновников, и многое другое.
— А как Вы относитесь к результатам абсорбции в целом?
— В целом? В целом я, во-первых, не люблю слово «абсорбция». Как будто люди служат материалом для каких-то химических опытов. А, во-вторых, я считаю, что Израиль совершил исторический подвиг, приняв за четыре десятка лет на малюсенькой и далеко не всегда комфортной территории миллионы репатриантов и — опять же «в целом» — обеспечив большинству из них вполне сносное существование. А далее следует большое «аваль» («но» на иврите. — А.Б.). Достоевский научил нас, кажется, считать людей не на миллионы, не на десятки даже, а на единицы. Так вот с этой точки зрения, с точки зрения каждой «абсорбируемой» единицы, — а таких единиц могут быть тысячи — процесс абсорбции сопровождается и драмами, и трагедиями…
— А теперь — что Вы больше всего любите делать в качестве дипломата?
— Наверное, встречаться и беседовать с людьми. Самыми разными. Скажем так: от Шауля Айзенберга (один из самых богатых людей Израиля. — А. Б.) до бывшего скрипача Московского филармонического оркестра, который теперь солирует на тротуаре Дизенгофа. Стремлюсь бывать в разных городах, в киббуцах. И меньше ходить по предприятиям и лабораториям — для неспециалиста машины и приборы везде одинаковы, — а больше говорить с людьми, которые там работают. Говорить «за жизнь». Можно, например, каждый день читать о «караванах», сопоставлять доводы их сторонников и их противников. Но надо побывать в караване, когда на улице +30,°, а внутри нет «мазгана» (кондиционер на иврите. — А.Б.). Многое становится понятнее…
Часто вечерами сижу на углу Фришман и Дизенгоф, пью чай или кофе, смотрю по сторонам. Любопытные, неожиданные встречи происходят…
В общем, чтобы хорошо слышать пульс «страны пребывания», такие встречи, такие беседы дают послу гораздо больше, чем статистические справочники, газеты и официальные разговоры.
— Вы читаете художественную литературу? Слушаете музыку? Ходите в театры?
— К сожалению, читаю мало, гораздо меньше, чем в Москве. В Москве я «руководил» только самим собой и поэтому тратил минимум времени на организационно-хозяйственно-протокольные дела. А здесь такие дела съедают почти весь рабочий день. Это — первое. И второе. Я вынужден заполнять брешь в своем образовании — изучать историю евреев, еврейскую философию. Чтобы понять психологию, менталитет англичанина или, скажем, француза, вовсе не обязательно штудировать Библию, изучать труды Ансельма Кентерберийского или Абеляра. Но невозможно понять историю евреев, уникальную выживаемость еврейской диаспоры, многие существенные особенности нынешнего Израиля, не знакомясь с Торой, с комментариями к ней. Сегодня у меня на столе «Агада» (сказания, притчи, изречения Талмуда и мидрашей), Э.Урбах «Мудрецы Талмуда», роман Ле Поррье «Врач из Кордовы» (о Маймониде). И еще здоровенный том «Дни трепета» — о праздниках Рош ха-Шана и Йом Кипур. Хочется ведь не просто знать, что есть такие-то обряды и молитвы. Хочется понять, почему они именно таковы.
Так что с художественной литературой приходится повременить. А вот от научной периодики пытаюсь не отставать. «Вопросы философии» и «Мировую экономику и международные отношения» получаю регулярно. Но трудно. Нет времени. Хоть убейся!
Музыку мы с Леной Петровной слушаем чаще, чем в Москве. Когда огромные валы океана слов становятся невыносимы, погружаемся в океан звуков…
В Вашем перечне еще значится театр. Тут плохо. Только «Гешер». Все упирается в язык.
— Но Вы же учите иврит! Или по-другому — Вы учите иврит?
— Учу. Но Казакова из меня не вышло. Занимаюсь не систематически. Отдельные слова. Отдельные выражения. Почти без грамматики. Главное — язык очень нравится и надежда не потеряна.
— А журналистику бросили совсем?
— Практически — да. Хотя это «да» несколько условно. Я в основном занимаюсь тем, чем и занимался: политическим анализом. Но если раньше я излагал его результаты на страницах газеты для 10 миллионов, то теперь пишу в жанре служебных бумаг — только для 10–15 человек. И по понятным причинам изменились источники, вырос удельный вес деловых, практических рекомендаций.
Конечно же, тянет к газетным полосам. Вопрос — о чем писать. Я был универсалом. Писал обо всем, что было интересно читателям и мне. Предположим, я напишу о ситуации в ЮАР или в Грузии. Наверное будет странно: «Чего это Бовин, сидя в Тель-Авиве, занимается проблематикой Африки или Кавказа? Делать ему нечего!» Было бы логично писать о проблемах Израиля, российско-израильских отношений, Ближнего Востока. Но я боюсь, что, будучи послом, не смогу пройти по этому полю, не подорвавшись ни на одной из многочисленных мин. Лучше набраться «совланута» и помолчать.
Остаются очерки. Но не хочу писать «Текут мутные воды Иордана» и не могу, не умею писать «Тьма, пришедшая со стороны Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город…» Вот и все дела. Как говорится, «вокруг шешнадцать».
— Трудная у Вас жизнь…
— Да нет, не трудная. Сложная, скорее, хлопотливая. Трудная у тех, кто сейчас в России. Там моя боль, моя душа, моя жизнь. Сначала я — человек, потом — русский, потом — россиянин и только потом — «шагрир шель Русия» (российский посол).
В первой неподцензурной книге, вышедшей еще в Советском Союзе, я писал, если мне не изменяет память, примерно так: о новой стране можно будет говорить лишь тогда, когда людей, приезжающих к нам, будет больше, чем людей, уезжающих от нас. Критерий суровый. Но я все же надеюсь, что внук мой Макар Сергеевич, которому сейчас три с половиной, доживет до того времени. Как и до полного, справедливого урегулирования на Ближнем Востоке. Когда из Иерусалима можно будет попасть в Дамаск или Багдад так же свободно, как сегодня в Москву или Нью-Йорк».