Мефодий наконец смог поднять руку и провести по лбу и лицу. Ладони были в холодном липком поту. На минуту Меф задержал кончики пальцев на глазах. Глазные яблоки пульсировали.
Он хотел что-то сказать Дафне, но зубы его стучали, голос дрожал.
Дафна внимательно посмотрела на него, поднесла флейту к губам и заиграла. Тихие, щекочущие звуки роем окружили Мефа. Касались его кожи, замирали, отскакивали, снова касались. Мефу чудилось, что Дафна не играет на флейте, а выдувает мыльные пузыри. Загадочно не лопаясь, пузыри сталкиваются, ударяются о стены, меняют направление полета — и все это легко, красиво, с безумной, захлебывающейся жаждой жизни. Их бойкая веселость передавалась Мефу, вытесняя уныние и лунную пустоту.
Похоже, не только Меф видел цветные шары. Депресняк подпрыгнул и попытался сшибить один лапой. Как частичному созданию Тартара, ему это удалось. Пузырь лопнул, но тотчас сотня других шаров, разом бросившись на кота, дважды перевернули его в воздухе и загнали под стол.
Дафна опустила флейту. Звуки жили и наполняли комнату, защищая их.
— Луна меня чуть не прикончила, — выговорил Меф.
Дафна не стала его разуверять.
— Да. Кто-то заговорил тебя через ее свет. Наслал сильное уныние, предельно сильное. От такого уныния даже сердце перестает биться. Ты позвал меня вовремя.
— Кто заговорил? Ты можешь выяснить? — спросил Меф.
— Нет. Тут хитрый прием: атакует-то тебя луна. И все стрелки указывают на луну. Сложно вычислить, кто навел порчу, — пояснила Даф.
«Может, это Прасковья мстит, что мы отдали пергамент Эссиорху, а не ей?» — подумал Меф.
Хотя нет. Наводить порчу для Прасковьи слишком тонко. Полутонов она не признает. В духе этой буйной тартарианской девицы сильные эмоции и яркие поступки. Вот если бы на месте общежития озеленителей возник котлован, затопленный огненной лавой, тут да, без сомнения, это был бы почерк Прасковьи.
— Эх, надо было мне не впускать в себя эту магию, а сразу отзеркалить ответку! По тому же лунному лучу! Сейчас-то уже бесполезно, а вот в первую секунду было бы в самый раз! — сказал Меф с досадой.
Дафна засмеялась.
— Не жалей. Было бы странно, если бы ты это сделал.
— Почему?
— Ты когда-нибудь фотографировал на тормозящий цифровой фотоаппарат, из самых первых, дешевых? Жмешь на кнопку, а он еще секунды три соображает, фокусируется, а за эти секунды удачное выражение лица меняется, ребенок отворачивается, птица улетает и так далее. Единственный способ поладить с таким фотиком — щелкать за три секунды до того, как что-либо произойдет. Конечно, большинство кадров пропадут впустую, но иной раз поймаешь и что-то стоящее.
— Ты это к чему? — не понял Меф.
— А к тому. Наши поступки — это такой тормозящий фотоаппарат и есть. Глупо сожалеть о том, что могло бы случиться, но чего не случилось.
— Значит, это было только уныние? И больше ничего? — спросил Меф.
— А тебе показалось мало? — удивилась Даф.
Меф вспомнил, как умирал от тоски, как с омерзением к жизни втягивал воздух сжатыми зубами, и покачал головой. Нет, мало ему не показалось…
— Странно, что я так быстро сломался. Мне казалось, что с силой воли у меня все в порядке, — сказал Меф.
— А сила воли тут вообще ни при чем. У самого волевого человека бывают минуты, когда он готов разрыдаться от комариного укуса. Чаще всего перед рассветом. Опытный страж мрака всегда угадает подходящую минуту для атаки. Это у них в крови.
— Утешила, — обиженно проворчал Меф.
Это была смешная, петушиная обида генерала, который узнал, что его ранило такой же пулей, как и рядовых. А ему-то мнилось, что пуля будет золотой, с именной насечкой. Ну да что поделаешь? Родственники одного храброго латинского рыцаря, военачальника и непогрешимого героя, говорят, были крайне смущены, узнав, что при осаде Константинополя их предок был убит обычным ночным горшком, пущенным со стены слабой старушечьей рукой.
Даф протянула руку и щелкнула Мефа по лбу, заставив улыбнуться.
— Не удивляйся! Уныние — страшнейшая вещь. Это самое серьезное наступательное оружие мрака. Все остальные пороки вместе взятые не приносят Тартару столько эйдосов. Ну разве только сребролюбие. Но тебе оно не грозит. Ты слишком несерьезный, — сказала она.
— Спасибо, — поблагодарил Меф. — Все-таки я не думал, что я такая легкая мишень. Без меча, без копий — вжик! — и все. Ведь я не какая-нибудь там пешка! Я кое-чего стою!
— Вот именно! — сказала Даф, готовясь загибать пальцы. — Давай вместе считать твои заслуги! Ты отказался служить мраку — раз. Порвал с Большой Дмитровкой — два. Уступил трон Прасковье — три…
— Разбил свой дарх — четыре. Прошел мозаичный лабиринт — пять! — напомнил Меф, невольно увлекаясь подсчетом своих успехов.
Даф послушно загнула еще два пальца, а тут и ладонь закончилась.
— Слушай! Да ты гигант! Может, закажем тебе памятник и поставим его перед главным входом в Эдем? Высота памятника метров пятьсот, чтобы издали видно было. В одной руке у тебя меч, в другой — флейта, у ног порванная цепь с дархом. Сильно, а? — предложила она.
Меф с подозрением взглянул на Дафну и внезапно осознал, что над ним смеются.
— Хочешь сказать, я сделал мало? — спросил он.
— Это не имеет значения — много или мало. Ты беззащитен потому, что слишком много значения придаешь собственной персоне. Да, тебе есть о чем вспомнить. Но где результат? Максимум ты вернулся к тому, с чего начинает всякий человек, не наделенный вообще никаким даром. Просто нормальный человек, который никогда не связывался с мраком и которому не светил трон Тартара. Ты снова на стартовой черте, и снова надо начинать все сначала. Понимаешь?
— Смутно, — признался Меф.
Даф вздохнула.
— Ну не оратор я, не оратор! — сказала она жалобно. — Давай попробуем по-другому. Сейчас ты пустой стакан, из которого только что выплеснули зло. Но проблема в том, что мироздание не терпит пустоты. Если ты не нальешь в свой стакан свет, много света, до краев, тьма вновь вернется в свою нору. И эта новая тьма будет гораздо сильнее прежней. Можно выплеснуть воду, но нельзя выплеснуть, скажем, густой клей.
— Ага! — сказал Меф. — В духе: если один раз выдернуть из поля все сорняки, а потом уйти на год, то следующие сорняки будут сильнее прежних, потому что, выдергивая их, я взрыхлил землю для новых?
— Да, — подтвердила Даф с облегчением. — Наконец ты понял. Стоять на кулаках мало. И терзать себя мало. Надо служить другой силе — свету. Активно, ежесекундно. Только то дело дает всходы, о котором человек непрерывно думает и которое вскармливает соками своей души. В общем, чего попусту переливать из пустого в порожнее? Ты служил мраку? Служил! Теперь послужи свету! Бери меч и сражайся вместе с нами! Тогда не будешь скисать от всякого лунного луча…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});