Читать интересную книгу Лесные дали - Иван Шевцов

- Гусляров? Тебе доверили машину?

Она увидела, что вопрос смутил Мишу.

- Папа заболел. Температура у него, - ответил Миша.

А по опушке леса от Словеней мчался председательский "газик". Кузьма Никитич, в соломенной шляпе и в белом полотняном костюме, на ходу соскочил с машины и, молча подав руку Алле, быстрый, решительный, строго обратился к парнишке:

- Ну-ка слезай… Иди сюда. - И уже к Алле: - Видали, какие фокусы выкидывают ваши птенцы!..

Из "газика" вышли шофер и долговязый парень в пестрой тенниске, молча кивнули Алле и, улыбаясь. наблюдали за разгневанным председателем и несовершеннолетним помощником комбайнера.

Миша подошел, виноватый, растерянный, готовый расплакаться, и смотрел на председателя ясными синими глазами, похожими на это утреннее небо.

- Кто тебе разрешил взять комбайн? - строго спросил Кузьма Никитич.

- Папа заболел. У него грипп.

- Это мне известно. Я спрашиваю, кто тебе разрешил выезжать в поле? Отец разрешил? - Председатель знал, что отец велел Мише сообщить бригадиру о своей болезни. И только.

Миша опустил глаза и, не поднимая головы, - ему было неловко оттого, что этот разговор происходит при учительнице, - ответил:

- Папа мне разрешал стоять за штурвалом.

- При нем. В его присутствии. А самостоятельно он тебе разрешал? - голос председателя несколько смягчился. - Я тебя спрашиваю?

Миша молчал. Алла сказала:

- Нехорошо, Гусляров. Ты же мог загубить машину. Ты еще… - Она хотела сказать "ребенок", но решила заменить это слово другим: - Не взрослый.

- Как я ее мог загубить? - Миша поднял вдруг оживившийся взгляд на учительницу. - Я прошлым летом работал помощником комбайнера. И папа мне разрешает… - он запнулся, отвел взгляд и прибавил: - Когда с ним…

- Вот именно, когда с ним, - сказал Кузьма Никитич и кивнул парню в пестрой тенниске: - Давай, Толя. - Парень пошел к комбайну, а председатель продолжал смотреть на мальчонку: - Ну, что прикажешь с тобой делать, товарищ Гусляров-младший? Снять с работы за самовольство?

Миша молчал, опустив белую с пшеничной желтизной голову. Слезы уже переполнили его глаза.

- Вы его простите на первый раз, Кузьма Никитич. Он понял и больше не будет, - попросила Алла.

Председатель поднял руку в сторону уже тронувшегося с места комбайна. Шофер окликнул: "Толя!" - и комбайн снова остановился.

- Иди. Да смотри, чтоб этого больше не было, - сказал Кузьма Никитич и заулыбался вслед убегающему Мише. Потом обратился к Алле: - Как он учится?

- Средне, - ответила Алла.

- Прирожденный механизатор. Техника для него все. Сутками может на тракторе или на комбайне сидеть. Я его понимаю. Я сам в детстве вот так же коней любил. Конь для меня был дороже всего на свете. А сейчас, как видишь, променял коня на тарахтелку. Разве что зимой по санному пути промчать со снежком. Помнишь, как в Новый год от Рожнова возвращались? Забыла?

Она с задумчивой грустью покачала головой:

- Нет, не забыла.

- Что, Валентин был недоволен? - Она не ответила. - А мне Оля до сих пор напоминает. Не верит, что между нами ничего не было.

- И не могло быть, - как бы с вызовом добавила Алла.

- Вот это и обидно.

"Газик" председателя умчался вдоль опушки, Алла снова углубилась в лес.

Сегодня лес се не успокаивал, и грибы она искала рассеянно и была смущена, наступив на молодой крепкий подосиновик. "Поезд прибывает в три. В четыре он будет дома. И я его увижу. Я не могу не видеть его".

Пошла новым, еще нехоженым путем. Чтобы выйти к Белому пруду, нужно было пересечь тот самый овраг, в котором Ярослав мечтает создать большой лесной пруд. Не хотелось идти тропой, на которой повстречал их тогда Кобрин. В старом еловом лесу от солнца и безветрия густо пахло хвоей, смолой и папоротником. Тепло шло со всех сторон: сверху, от плотного лапникового потолка, прогретого солнцем, от земли, устланной плотным слоем сухих, опавших иголок, и от толстых стволов спелых елей. Второй год подряд стояло сухое жаркое лето, а две последние зимы были отмечены крепкими, постоянными морозами, без оттепелей и слякоти.

Глубокий овраг, заросший мелким кустарником и высокой травой, предстал перед ней сразу и поразил необыкновенным зрелищем. Через весь овраг был переброшен необычный навесной мост из пяти старых берез, росших единым, общим кустом. Весенний паводок подмыл корневища, а сильная буря довершила судьбу кудрявых сестер, и теперь они лежали среди душной тишины над высохшим ручьем, при этом две - параллельно друг другу и на одном уровне, образуя удобный мост для пешехода, а другие служили отличными перилами. Алла свободно пошла по этим березам и присела отдохнуть над самой серединой оврага. За ее спиной открывалась узкая, сжатая с двух сторон стеной старого леса щель оврага. Старые березы тихо шевелили опущенными плетями ветвей, точно оплакивали нелепую гибель пятерых. Ели стояли темной стеной в безмолвном карауле. Алла представила, какую картину можно было бы написать здесь. Надо показать Ярославу, прийти с ним вдвоем к этим погибшим березам.

Так она сидела минут пять, представляя себе будущую картину, и с грустью подумала, что скоро кончается ее отдых, и начнутся занятия в школе, тогда уж едва ли она сможет прийти сюда вдвоем с Ярославом.

По ту сторону оврага неожиданно набрела на заросли малины. Ягоды были крупные, сочные и даже переспелые. Стоит дотронуться до них рукой, как они сами падают на ладонь. Малины было много, и Алла с наслаждением лакомилась ею. Ела и вспоминала свое сиротское детство.

Алла не знала своей матери, умершей, когда единственной дочке и двух лет не исполнилось. Через год отец женился, и у маленькой Аллы появилась мама Саша, властная, самовлюбленная женщина, которая довольно быстро подчинила себе доброго, слабохарактерного отца. Они переехали жить в районный центр - небольшой поселок с одной центральной улицей, которую пересекали десятка полтора улочек и переулков, упиравшихся в огороды. За огородами по одну сторону сразу шел лес, по другую - река, а за рекой - луг и поле. Не очень опекаемая мачехой, предоставленная самой себе, Алла любила ходить с ребятами и в лес, и на реку, и за реку в поле.

У Аллы был дедушка, отец ее родной матери, жил он в своей деревне, где и родилась Алла, в пятнадцати километрах от районного центра, но сиротку-внучку не видел с тех пор, как отец второй раз женился, потому что мачеха запретила своему мужу всякие связи с родственниками первой жены. Она говорила, что ревнует его даже к покойнице безрассудной ревностью. Она заставила мужа уничтожить все письма и даже фотографии Аллочкиной мамы, потому что "ребенок должен одну маму знать - маму Сашу".

Мама Саша не любила Аллу, и девочка это почувствовала, когда появилась младшая сестренка - Риточка.

В пять лет Алла, грязная, нечесаная, в порванном платьице, играла с девчонками на улице, своими же сверстницами-соседями, И одна из девочек вдруг сказала ей:

- А твоя мама умерла. Вот, я знаю. Моей бабушке тетя Вера говорила.

- А вот и неправда, - ответила Алла. - Моя мама дома. Она стирает и обед готовит. Сейчас папа придет обедать.

- Нет, правда. Я сама слышала, как бабушка говорила, что у этой бедной девчонки мама умерла.

Аллочка с минуту молча смотрела на подружку, потом сразу разрыдалась и побежала домой со всех ног. Она влетела в квартиру вся в слезах, взволнованная и перепуганная, и, увидев у плиты маму Сашу живой и невредимой, бросилась к ней, обняла ее и стала целовать, приговаривая сквозь истерику:

- Мамочка, миленькая, ты не умерла… ты жива… Это Зойка все наврала… Она сказала…

Словом, в тот же вечер отец зашел к соседям и выговорил за столь неосторожный, бестактный разговор. Аллочку успокоили, и она вскоре забыла об этом случае. Забыла о нем и Зойка, которую бабушка убедила, что тетя Вера тогда сказала неправду, по ошибке, значит. Но отношение мачехи к неродной дочке оставалось прежним. И каким-то подсознательным детским чутьем Аллочка догадывалась, что мама Саша не любит ее; вскоре она почувствовала себя чужим, лишним человеком в доме. В четырнадцать лет Аллочка пережила первую душевную драму, которая оставила след на всю жизнь.

Однажды Алла рассматривала витрину универмага. Ей нравилось светло-синее пальто с белым песцовым воротником и такой же опушкой по борту и подолу. Алла долго любовалась им и не замечала, как внимательно смотрит на нее стоящая рядом пожилая женщина, одетая по-деревенски в темную плюшевую куртку и темный с цветочками платок. И вот их взгляды столкнулись. Лицо у женщины было доброе, простое, с тихой грустью и любопытством в глазах. Она заговорила первой:

- Гляжу я на тебя, милка, и думаю: а не Петра Рыбакова ты дочь?

- Откуда вы узнали? - удивилась Алла. - Вы знаете моего папу?

- А то как же. Он же из нашего села, из Сосновки. И ты у нас в Сосновке родилась, и дедушка твой, Харитон, еще жив. Вот диво какое: смотрю и думаю - дочка Петра Рыбакова, Непременно она.