Читать интересную книгу Агент, бывший в употреблении - Богомил Райнов

— Боишься, как бы тебя не обвинили в его скоропостижной смерти.

— Во-первых, она не была скоропостижной. Он был уже совсем плох. Если только не захотят меня обвинить в том, что я привил ему грипп.

— А он умер от гриппа?

— Ну, не совсем от гриппа, но и не от пули. У него была куча всяких болезней, и он закрыл глаза, окруженный теплой заботой врачей. Но не будем вдаваться в эти печальные подробности, сопровождающие смерть всякого человека.

Он откидывается на спинку стула и устремляет взгляд в пространство:

— Иногда я прихожу в ужас при мысли, до чего коррумпирован этот мир, в котором мы принуждены жить.

— Надень плащ, — напоминает мне Марта, когда я подхожу к двери.

Мое возвращение подействовало на нее ободряюще. «Я не верила, что ты вернешься» — были ее первые слова. Дожили: возвращение из Болгарии равносильно возвращению с того света!

Вывожу БМВ на улицу, Марта запирает за мной ворота и идет в дом. Я предупредил ее, чтобы она была осторожна, особенно после упомянутых выше взорванных машин.

Уже трогаюсь с места, как вдруг передо мной оказывается какая-то старая колымага с двумя типами и дает задний ход. Тоже пытаюсь дать задний ход. Но это оказывается невозможным. Сзади пристроилась еще одна древняя развалюха. В мгновенье ока образовывается «сандвич», в котором мне отведена роль самой вкусной части.

Пассажиры обеих колымаг умирают со смеху, наблюдая за моими манипуляциями. Чтобы усилить комический эффект, водитель задней машины легонько подталкивает своим бампером мой БМВ. Ему плевать — его развалюха в весьма преклонном возрасте, да и все расходы за возникшие повреждения он намерен отнести на мой счет. А чтобы стало еще смешнее, два шутника из передней машины выходят из нее и начинают барабанить по крыше моего БМВ в ритме какого-то дикарского танца.

Улочка пустынна. Марта, наверное, убирается в спальне, не подозревая о происходящем на улице. Придется справиться самому и для этого выйти из машины, хотя понятно, что молодым весельчакам только того и надо. Улучаю момент, когда один из барабанщиков оказывается прямо напротив левой дверцы, рывком распахиваю ее, чуть не сбивая его с ног, и выскакиваю из машины. Успех частичный, потому что в следующий момент я сам едва не падаю от удара по голове. В действие вступает орангутанг из задней машины, который готовится повторить свой удар, намереваясь покончить со мной. Спасает меня то обстоятельство, что, нагнувшись и сделав молниеносный рывок влево, я хватаю его за мужское достоинство, намереваясь сотворить из него гоголь-моголь. Он издает истошный вопль, однако сзади на меня дружно наваливаются двое других из передней машины. В общем, мы пытаемся помериться силой, но моей оказывается недостаточно и хватает ее ненадолго. Затем следует несколько резких и неожиданных ударов в бок, сопровождаемых острой болью, — мое последнее впечатление от жизни перед тем, как погрузиться в небытие.

Погружение, однако, не фатальное. Но до того, как наступило воскрешение, прошло, вероятно, довольно много времени. Вокруг темно и пахнет керосином. Кроме того, эти типы, как видно, не в ладах с техническим прогрессом, поскольку ощущается отсутствие парового отопления. Выясняю, что «эти типы» — пассажиры двух старых колымаг и сидят они вокруг ящика в другом углу сарая. Я привязан к спинке венского стула, из тех, с плетеными сиденьями, которые были в моде еще до Балканской войны. Мои руки опущены между ног и скованы наручниками. О состоянии моей головы нечего и говорить.

Восседающих вокруг ящика трое: орангутанг и еще два негодяя, никак не блещущих физическими данными. Освещает их керосиновая лампа, свисающая с одной из балок потолочного перекрытия. В маленьком окошке нет ничего, кроме мрака. Единственные признаки ночной жизни — меланхолические гудки электровозов. Мы явно не на Кертнерштрассе.

— Вроде очухался, — произносит орангутанг, заметив мои шевеления.

— Дадим ему минут пять, чтобы пришел в себя, — бормочет один из шутников, которого называют Стефаном.

В дальнейшем разговоре они часто предостерегают один другого от того, чтобы обращаться друг к другу по именам, однако джин, который они потребляют, по-видимому, придерживается иного мнения. Языки их все больше и больше развязываются, и это позволяет мне выяснить не только их имена, но некоторые другие подробности. Причина, конечно, не в качестве спиртного, а в его количестве. За отсутствием рюмок шутники пьют прямо из бутылок, причем каждый из своей.

Выясняется, что человекоподобную обезьяну зовут Мартин. Мозг компании — Вольф. А шутник, получивший от меня удар дверцей, — Стефан. Все трое болгары, но считают себя австрийцами, поскольку являются потомками в третьем поколении переселившихся сюда некогда болгар-земледельцев.

— Предлагаю приступить к работе до того, как мы налакаемся, — возвещает в какой-то момент Вольф.

«Работа» — это допрос, которому меня следует подвергнуть. Все трое подтаскивают ближе ко мне табуретки. Лампу перевешивают так, чтобы ее свет бил мне в глаза.

— Говори правду, — приказывает Вольф, который у них, очевидно, за главного, — и если все будет в ажуре, то, может, мы тебя и отпустим. Ты нам ни к чему.

— Скажу все, что знаю, — обещаю. — Мы же свои.

— Никакие мы не свои.

— Я хочу сказать, что мы одного поля ягоды. Нас нет в списке миллионеров.

— Хватит трепать языком, — вопит примат. Вскорости я убеждаюсь, что это единственная фраза, которой он обучен.

— Кем ты работаешь у Табака? — спрашивает Вольф.

— Телохранителем.

— Сейчас умру со смеху! Ты слышишь, Стефан? Дедулька — телохранитель!

— Ну, или скорее его секретарь.

— Я сказал: говори правду! Секретарь или телохранитель?

— Вроде и тот, и другой. Ради экономии баксов.

— А где у него баксы?

— Известно где, в банках.

— В каких банках?

— «Фольксбанк», «Австриябанк», «Комерцбанк»…

— А деньги получаешь ты?

— Как это я? Он сам получает.

— Тогда на кой черт ты ему нужен?

— Ну, посылает меня туда-сюда. Собаку его выгуливаю.

— Собака злая?

— Да нет! Ни на что не годная. Только жрет да спит все время.

— А эти придурки, его телохранители?

— Они не телохранители. Телохранитель я.

— Сдохнуть можно! А где у него в доме деньги?

— По ящикам лежат.

— Я не о ящиках спрашиваю. Я спрашиваю о сейфе. О вмурованном в стену, с шифром.

— Вроде есть такой. За картиной.

— За какой картиной?

— За старинной. На ней какая-то баба, похоже графиня. Может, его мать.

— Стефан, ты слышишь, что он несет? Оказывается, мать этого типа — графиня. С этим телохранителем со смеху умрешь.

Допрос продолжается в том же духе и вертится вокруг одной темы.

— А какой выкуп, по-твоему, отвалит Табак?

— Выкуп за что?

— За тебя.

— Теперь я с тобой сдохну со смеху, — не удерживаюсь от колкости.

— Повежливей!

— Да вы не представляете себе, какой он жмот, этот Табак! Да он не то что за меня — за родную мать выкупа не заплатит!

— Этот урод не соображает, что сейчас подписал себе смертный приговор, — вступает в разговор Стефан. — Раз он ни на что не годен, его надо убрать.

— Дело ваше. Вы хотели, чтобы я говорил правду — я сказал правду.

— Надо подумать, — бормочет Вольф. Расстроенный моим ответом относительно выкупа, он начинает впадать в дрему.

— Чего тут думать, — возражает Стефан. — Вкалываем ему смертельную дозу и бросаем в товарный вагон с конечной станцией «Рай».

— Надо подумать, — повторяет главарь. — Сейчас я хочу спать. Мы с Мартином уходим, а ты остаешься. И смотри в оба. Он вроде и старый пень, а поди вон спроси у Мартина, как у него обстоят дела с яйцами.

— Хватит вам языком трепать! — рявкает человеко-подобная обезьяна.

Они уходят. Стефан перемещается к ящику и бутылке с джином.

— Успокойся, — говорит он, отпивая очередной глоток, — насчет товарного вагона я пошутил. Но как знать, может, завтра эта шутка станет правдой. Если мы не сможем сбагрить тебя Табаку — на что ты нам?

Он снова отпивает и продолжает что-то бормотать, обращаясь уже не ко мне, а, вероятно, к своему воображаемому двойнику. Потом встает, делает несколько нетвердых шагов к кушетке у стены и падает на нее.

Ему-то хорошо. А вот что делать мне? Понятно, что надо освободиться. Но как? В фильмах это проделывают очень просто, но я сейчас не на съемочной площадке. Однако я привязан к спинке легкого стула, и притом не очень туго. Это оттого, что они больше надеются на наручники. И вполне обоснованно: попробуй освободись от веревки, если руки скованы.

Мой охранник похрапывает на кушетке, преобразуя, наверное, выпитый джин в скабрезные сновидения, потому что время от времени он издает слабые сладострастные стоны. Отчего бы не попытать счастья? Только тихо! И без неверных шагов! Привстаю и отрываю в границах возможного стул от заднего места, сдвигая его вправо. Теперь уже легче сделать необходимое количество шагов, чтобы приблизиться к спящему.