Читать интересную книгу Агент, бывший в употреблении - Богомил Райнов

Занимаем столик, заказываем американский деликатес и начинаем его потреблять. Я никогда не был особенно близко знаком с Контролем, к тому же не видел его несколько последних лет, а потому позволяю себе бросить на него беглый оценивающий взгляд. Обычное пристрастие людей третьей молодости разглядывать друг друга в надежде обнаружить, что сами они выглядят моложе того постаревшего бедняги, которого они рассматривают.

О Весо нельзя сказать, что он постарел. Загорелый, стройный и на вид крепкий, он, как всякий, кто, по меткому выражению, сложен как щепка, сидит прямо и увлеченно грызет ножку, соблазнительную на вид и резиновую на вкус. Мне известно, что в его бытность влиятельным чиновником Комитета государственного контроля он на многих нагонял дрожи своей строгостью. Весо, однако, был лишен таких характерных для некоторых его коллег черт, как грубость и плебейское сознание своего могущества. Худой, скромный и тихий, как отшельник. И я бы добавил — мягкий, если бы не знал за ним повременных выбросов сдерживаемой энергии гончей, готовой по первому знаку пуститься в лихую погоню за жертвой. Некогда Контроль был знаменит тем, что никому не удавалось выскользнуть из его рук.

Он одет в темно-синий, в общем-то, приличный костюм. Вероятно, это его последний костюм, который он повесил в шкаф в расчете быть в нем похороненным и который вынужден был сегодня снять с вешалки. Этот костюм уже до некоторой степени поношен, и если смерть помедлит со своим приходом, то это помешает Весо встретить ее в более-менее пристойном виде.

На десерт выпиваем по бутылочке горького швепса.

— Как ты предпочитаешь, чтобы мы друг к другу обращались — на «вы» или на «ты»?

— Как пожелаете. Я лично всегда предпочитал вежливую форму. Это, с одной стороны, не задевает достоинства подозреваемого, а с другой стороны, сохраняет дистанцию между ревизором и проверяемым.

— Правильный подход, — соглашаюсь. — Но поскольку мы пришли сюда не для того, чтобы ревизовать друг друга, я бы предпочел более простую манеру общения. Кстати, а почему ты ушел из Комитета? Или тебя выгнали?

— Я бы употребил несколько иное выражение. Меня сократили по той простой причине, что упразднили сам Комитет.

— В каком смысле?

— В самом прямом: упразднили систему государственного контроля. Иначе процесс разворовывания происходил бы медленнее и с бо́льшими затруднениями.

— Мне думается, воруют и там, где такой контроль осуществляется.

— Это все равно, что сказать: преступления совершаются и в странах, где действует уголовный кодекс. Государственный контроль — не панацея, но он является мощным сдерживающим инструментом.

Он ненадолго умолкает и смотрит на меня слегка укоризненно за то, что я заставляю его напоминать азбучные истины.

— Вы помните, за что посадили в тюрьму всемогущего Аль Капоне? За неуплату налогов. Он совершил десятки кровавых преступлений, но посадить его смогли только за неуплату налогов.

— Вы абсолютно правы.

— Если вы следите за последними новостями, то, наверное, знаете, у скольких всемирно известных политических лидеров оборвалась карьера, когда стало известно о незаконном финансировании их партий.

— И это верно, — соглашаюсь. — Но что вы скажете, если мы перенесем нашу дискуссию на родную почву?

— Надеюсь, вы пригласили меня не на дискуссию. Вопрос о контроле для меня не дискуссионный вопрос. Каждый хозяйствующий субъект, в том числе и государство, имеет право держать под контролем свое имущество.

— Вот именно, — подтверждаю. — И что происходит, когда право на контроль аннулировано?

— А вы оглянитесь вокруг и увидите — наступает беззаконие и произвол.

— Вот как раз на эту тему я бы и хотел с вами побеседовать.

— Какой смысл?.. Все и так яснее ясного. Кто украл государственный валютный резерв — сначала семьсот миллионов долларов, а потом еще один миллиард триста миллионов? Куда исчезли оборотные средства предприятий и внешнеторговых компаний? Как разбогатели банки благодаря государственному рефинансированию и как они потом разорились из-за ничем не обеспеченных займов?

— Чудесно, — замечаю. — А теперь давайте заполним этот железный каркас дополнительным материалом в виде фактов и имен, и вся беспощадная правда о разграблении страны станет ясной.

— Вот и заполните его, — бормочет Весо с бледным подобием улыбки. — Я вам предложил каркас, а вам осталось его заполнить.

— Вы хитрец.

— Я осторожен, товарищ Боев, всего лишь осторожен.

Он озирается и вполголоса спрашивает:

— Вы уверены, что здесь нет микрофонов?

— Кто же может быть в этом уверен? Что касается меня, то я скорее уверен в обратном, поскольку мы находимся не в Кентукки.

— Вот видите! А вы говорите о фактах и именах.

— Да ладно вам. Мы ведь с вами люди немолодые.

— Это не значит, что нам пора умирать. Притом — скоропостижно. И к тому же насильственной смертью.

— Неужели до того дошло?

— Говорю вам еще раз: оглянитесь вокруг. Прибавьте ко вполне очевидным убийствам подозрительные автомобильные катастрофы и смертельные случаи при невыясненных обстоятельствах, и станет ясно: этот вопрос вне дискуссий.

— Не возражаю.

— Насколько я понял, вы сейчас пребываете в Вене.

— Временно.

— У вас не было случая посетить тамошние кладбища?

— Пока что нет. Но когда-нибудь, очевидно, придется их посетить — венские ли, здешние ли.

— Здешние ужасны.

— Это у вас такая мечта — быть похороненным на одном из венских кладбищ?

— Все-таки лучше покоиться где-нибудь, где почище.

— Вы напомнили мне одного моего знакомого, немца. Мы были в Швейцарии, и он сказал, что умереть в Берне не так уж плохо.

— Я не бывал в Берне, но допускаю, что ваш знакомый был прав.

— Не понимаю, почему вас так привлекает эта кладбищенская тема. Вы еще в расцвете сил. Могли бы устроиться консультантом в какую-нибудь солидную фирму.

— Меня приглашали. Я даже начал работать. Но не смог приспособиться к новому стилю. Я человек из другого времени. Я им объясняю, каковы ограничения, предусмотренные законами, а они мне говорят: мы тебя наняли не для того, чтобы ты соблюдал законы, а для того, чтобы ты их обходил.

— Да, этим господам трудно угодить, — соглашаюсь. — Особенно сейчас, когда разграбление вступило в кризисный период, поскольку все уже разграблено.

— Не совсем. После того как ограбили государство, они принялись за частных лиц. Получить разрешение на строительство, открыть магазин, купить товар, продать товар, заработать больше, потратить меньше, получить лицензию, пройти таможенный контроль — всюду одно правило, которое гласит: давай деньги!

— Вы совершенно правы: настоящее принадлежит рэкету.

— И будущее! — добавляет он.

— Вы уверены, что эти бройлерные цыплята полезны?

— Едва ли.

«Так же, как и наш разговор», — хочется мне добавить, но молчу. В демократической стране каждый имеет право молчать в ответ на неудобный вопрос.

Пытаюсь разогнать скуку от бездействия, набрасывая заметки о пережитом. Не уверен, что они ему пригодятся — я имею в виду моего знакомого писателя, который решил меня обессмертить, пусть и под чужим именем. Я знаю, в моих записках нет событий, достойных бессмертия, да и вряд ли сегодня кто-нибудь согласится издавать подобные книги. Сейчас время предателей — они издают свои мемуары, объясняя, что пусть и служили в органах, но в душе протестовали. И, наверное, поэтому у меня чешутся руки настучать на машинке некоторое количество страниц, пусть и единственным их читателем будет тот писатель. Пусть он знает, что Боев все там же, на своем месте под солнцем.

Писание мое, в общем, продвигается, в том смысле что я быстро стучу на машинке, не особенно задумываясь, так что писателю придется местами хмуриться и ворчать. Он всегда был недоволен тем, что я мало внимания уделяю подробностям и ограничиваюсь фактологией, словно составляю докладную записку. Понимаю, чего он хочет, но я не поэт, чтобы описывать полет осеннего листа или скольжение луны меж ветвей деревьев. К тому же это неправда. Где луна, а где ветви деревьев!

Близится осень, и это единственное движение среди всего остального, застывшего в мертвой точке. Но вот наступает день, когда полковник приглашает меня на конспиративную квартиру с зелеными занавесками и, приняв позу Наполеона перед сражением под Ватерлоо, объявляет:

— Готовься. Отбываешь.

Чудесно. Только бы забыть о том, чем кончилось сражение при Ватерлоо.

И вправду отбываю. Еду к Марте, Черчу и моему еженощному кошмару — Табакову. Уезжаю под вечер. Это мой традиционный прием — ночью движение менее интенсивное, легче ехать и заодно избегаешь плохих снов.