Щурясь от напряжения в продолжение этого длинного объяснения, Мартин сделал теперь несколько свистящих вздохов.
— К тому же самому Холдену не хватило бы терпения на то, что пытается сделать Питер. Работа Холдена, ты же знаешь, имеет чисто формальный подход. Он вряд ли посчитал бы относящимися к делу эмоции или личные обстоятельства художника. Скорее, он рассматривает всю совокупность его картин как сложное единство, эстетические модели которого являются предметом для многоуровневого анализа. Вспомни хотя бы, как Холден использует метафору с калейдоскопом.
Слова Мартина натолкнули ее на совсем иную мысль. Она и в правду вспомнила метафору, но взялась та из дневника. Неожиданно Фрейю осенило: ее чувство дежавю при чтении дневника возникло потому, что она видела те же фразы в сочинении Холдена. Был ли способ разыскать этого человека и заставить его объяснить, как и зачем он воспользовался дневником? Или, может, этот дневник — фальшивка и, наоборот, статью Холдена использовали, пытаясь воссоздать жизнь во времена Рииса? Она с усилием оставалась сидеть на месте, дожидаясь паузы, чтобы задать Мартину новый вопрос:
— Кстати, о Холдене… Я так предполагаю, он еще жив? Как ему, интересно, понравится, когда объявится Питер с опровержением его статьи? Не спровоцирует ли это конфликт?
И снова белая рука пришла в движение, на этот раз для того, чтобы выдвинуть ящик картотечного шкафа, который Фрейя не заметила сразу в складках штор, доходивших до пола и частично закрывавших вид из окна. Должно быть, пространная речь утомила Мартина, и теперь он намеревался взаимодействовать по-другому. К этому времени Фрейя поняла, что любопытный эффект, который производили его руки, возникал из-за того, что глаза Мартина не следили за их движениями; вместо этого он имел привычку уставиться на собеседника, предоставив рукам полную свободу действий.
Теперь рука протягивала визитную карточку кремового цвета, которую Фрейя схватила и принялась рассматривать. Над адресом инвестиционной фирмы в Копенгагене было указано имя: М. Холден. Тут же имелся контактный телефон. Но пока, не желая признаваться в существовании дневника, она была вынуждена скрывать свое любопытство.
— Вряд ли это его озаботит. Как видишь, мистер Холден больше не работает в области искусствоведения. Он бросил научную деятельность ради более… выгодной карьеры в сфере финансов.
Мартин склонил голову вправо, прикрыв свои ничего не выражающие глаза. Он снова начал подаваться назад в кресле, но обуздал себя и продолжил:
— И еще по поводу Питера. Только после того, как ты уехала, стало ясно, в какой степени его… достижения здесь… зависели от твоей помощи. Питер не слишком одарен и дальновиден. Я сразу должен был догадаться, что не тебя нужно винить в порче слайдов Ренье.
Все это Мартин произнес прежним тоном, маскируя смену темы. Пораженная, Фрейя подняла глаза. Как он узнал? И почему позволил Питеру думать, что все прошло незамеченным?
— Спасибо, но я… вряд ли это теперь имеет значение, — сказала она.
Конечно, раньше знание того, что ее уже ни в чем не обвиняют, очень помогло бы. Устраиваясь на работу, Фрейя не осмеливалась просить рекомендацию у Мартина. При мысли об этом она внезапно разозлилась, но заставила себя сосредоточиться на том, ради чего пришла. Судя по ответам Мартина на ее предыдущие вопросы, для Софии было бы благоразумно обнародовать дневник.
Мартин барабанил пальцами по столу. Как и все исходящее от него, эти тупые глухие звуки были медленными и аритмичными. Он тяжело дышал, будто выбился из сил, и смотрел мимо нее с застывшим на лице выражением угрюмого безразличия. Это было самое большее, что Фрейя могла получить в качестве извинения за случившееся. Мартин просто давал ей понять: ему все известно. Аудиенция была окончена.
Теперь Фрейя была бы не прочь еще раз взглянуть на визитку, которую Мартин показывал ей минуту назад, но он уже выдернул карточку из ее рук и засунул обратно в ящик, решительно его захлопнув. К счастью, она успела запомнить большую часть копенгагенского почтового адреса, вытисненного в верхней части новой визитки мистера Холдена, прежде чем Мартин забрал ее.
БУХАРЕСТ, ОСЕНЬ 1984 ГОДА
— Софи говорит, вы не водили ее в Исторический музей!
Табита Вест, которую все знают как Тиб, откидывает голову назад, отчего ее медные волосы рассыпаются по спине, и смотрит на него снизу вверх. В ее глазах цвета амаретто читается вызов, а каждая черта забавного лица выражает предвкушение речи, которой она готова разразиться. Его жена, чью царственную элегантность, по мнению Йона, эксцентричность этой женщины лишь еще больше подчеркивает, мягко кладет руку на плечо Тиб и произносит:
— Дорогая, мое имя — София. И я никогда не просила его вести меня туда. Я даже не знала, что это там.
— Нет, правда, ты должна ее увидеть. Это лучше, чем все шутки Логана, вместе взятые. Вы там были, я уверена, — добавляет Тиб, обращаясь к Йону, — на какой-нибудь официальной экскурсии.
Он действительно был, с делегацией Организации Объединенных Наций. Иностранные гости мимоходом выполняли этот пункт своей программы, с большим интересом обсуждая между собой европейских политиков, чем выставленные экспонаты. Более того, несколько залов были тогда закрыты на техническое обслуживание или зарезервированы для школьных групп, включая, видимо, и те, расположенные в цокольном этаже, которые теперь хочет показать им Тиб.
— Экспозиция называется «Омаджиу».[35]
Тиб растягивает румынское слово и произносит его более низким тоном, добиваясь таинственной интонации. Повернувшись к Йону, она излагает ему свою просьбу:
— Так вы можете отвезти нас туда на своем автомобиле?
Он соглашается, хотя ему не хотелось бы обременять своего румынского водителя, чье широкое лицо приобрело в последние дни серую бледность. Облаченный в громоздкое пальто и укутанный шарфом, Георге отбрасывает сигарету и, приглушая рукавом непрекращающийся приступ кашля, идет вперед, чтобы распахнуть дверь черной машины.
Когда автомобиль останавливается на проспекте Победы перед Историческим музеем Социалистической Республики Румынии, Йон настаивает на том, чтобы женщины шли вперед, обещая вскоре последовать за ними. Оставшись с водителем наедине, он предпринимает попытку выразить свою тревогу по поводу его здоровья. Владение румынским у Йона в зачаточном состоянии, и Георге нервно рассматривает близлежащие тротуары, но им все же удается достичь взаимопонимания: Йон обещает снабдить мужчину несколькими пачками «Кента», благодаря которым тот сможет посетить врача.