стол, а подошла к книжной полке в «неформальном» уголке, где стояли неудобные гостевые кресла и кофеварка. Она была похожа на домохозяйку, прикидывающую, что бы почитать на сон грядущий. Наконец Макинтайр взяла с полки толстый томик в твердом переплете, показавшийся Маклину неприятно знакомым. С жутковатой фотографии на обложке на него смотрел Дональд Андерсон, над фото крупными буквами выведено – «Рождественский маньяк», пониже подзаголовок «Дональд Андерсон и „Книга душ“».
– Я вижу, ты понятия не имеешь, к чему клонит Далглиш, – начала Макинтайр, прижимая книгу к груди. – И я тебя понимаю, Тони. По-человечески понимаю. Но ведь ты же полицейский. Следователь. Я знаю, что для тебя это тяжелая тема. Черт возьми, я даже и представлять себе не хочу, насколько тяжелая – ты ведь потерял собственную невесту. Но вечно прятать голову в песок тоже нельзя. Есть разные точки зрения на дело Андерсона.
– Мадам, Андерсон – убийца! И он убил всех этих женщин, не только мою…
– Я знаю, Тони. Я сама видела доказательства, и я верю в твои способности следователя. – Макинтайр, сделав над собой усилие, протянула ему книгу. – Но я – это еще не весь мир.
Маклин даже не попытался взять книгу, и Макинтайр буквально впихнула ее ему в руки.
– Возьми, Тони. И прочитай. Я знаю, что тебе будет больно, и знаю, что она тебя разгневает. Но тебе нужно знать и точку зрения Далглиш и ей подобных.
33
Маклин никогда не испытывал особой личной симпатии к Джоан Далглиш. Прочитав страниц пятьдесят «Рождественского маньяка», он понял, что и в ее писательских талантах сомневался не зря.
По совершенно неведомой причине Далглиш сочла нужным встать на защиту Андерсона, в ее глазах – одновременно жертвы и чудовищной судебной ошибки, и душевной болезни, корни которой таились в его детстве. Она не пыталась отрицать, что Андерсон виновен в убийстве Керсти Саммерс зимой 1999 года, но основной объем книги посвящался подробнейшему исследованию возможности того, что остальные девять жертв Рождественского маньяка убиты кем-то еще.
Книга лишь вскользь упоминала об уликах, на основании которых был осужден Андерсон, зато сосредоточилась на мелких предметах, что он хранил в память о своих жертвах. По-видимому, опираясь на то, что каждый из этих предметов поодиночке не тянул на полноценное доказательство, Далглиш умозаключила, что более ранние убийства попросту приписали Андерсону: полицейское управление ухватилось за удобную возможность избавиться от позорных «висяков». Маклин прекрасно знал, что сами по себе эти мелочи ничего не значили. Оставшийся от Лауры Фентон образок Святого Христофора – штамповка, которая могла принадлежать кому угодно. Колечко Рози Бакли – дешевка из огромной сети ювелирных магазинов, такие вообще выпускают миллионами. И то же самое верно по отношению ко всем предметам, найденным в кабинете позади книжного магазина.
Даже полоска ткани от платья его невесты могла быть на самом деле оторвана от чего-то еще – ведь платье так и не нашли. Но он узнал эту полоску, которой были заложены страницы старинной книги в лавке Андерсона. Чтобы получить ордер на обыск, ее оказалось достаточно, а то, что полиция обнаружила в подвале, разом положило конец самым долгим и активным поискам убийцы в истории Эдинбурга. На этом история и должна была закончиться, но для Джо Далглиш это было лишь начало.
Листая книгу, Маклин поражался тому, как мало сочувствия репортер проявляла к жертвам и их родным и близким. Концентрируясь на мельчайших подробностях первых девяти убийств, она наскоро обрисовывала портреты погибших девушек в таком ключе, будто возлагала на них самих вину за то, что их похитили, а потом, подобно сценаристу фильма ужасов, переходила к описанию их мучений. Ни одна мелочь из отчетов судмедэксперта не осталась неупомянутой, в жутком сценарии нашлось место для каждого синяка и пореза. Маклин испытывал отвращение от чтения, и еще большее отвращение – от осознания того, что многие тысячи, если не миллионы читателей находили подобное чтиво развлекательным.
Затем он добрался до 1999 года и до десятой жертвы. Как ни странно, на этот раз Далглиш лишь вскользь упомянула медицинские подробности – то ли не смогла раздобыть отчета о вскрытии, то ли вина Андерсона в этом преступлении и без того была бесспорной. В конце концов, его подвал был весь залит кровью Керсти. Вместо этого Далглиш сконцентрировалась на самом Андерсоне. Ничего нового Маклин не узнал – мальчик остался сиротой во время нацистских авианалетов; был эвакуирован в Уэльс, где его воспитывал методистский священник-изверг; армейская служба на Ближнем Востоке и ужасы, свидетелем которых ему довелось там стать; монастырь на Гебридах, загадочным образом сгоревший дотла; и наконец, лавка антикварных книг в Кэнонгейте, Эдинбург.
На этой стадии книга утратила всякие черты криминального репортажа и стала напоминать скорее жизнеописание великого человека, перед которым Далглиш отчасти даже преклонялась. Когда же она в конце концов дошла до смакования вымышленных деталей того, как Андерсон похитил прямо на улице юную невинную Керсти Саммерс, неделю насиловал и мучал, а потом безжалостно перерезал ей горло, Маклин захлопнул книгу и отшвырнул в угол. Его руки тряслись, тело дрожало, словно в лихорадке. Он вскочил на ноги и зашагал по кабинету. Бросил взгляд на сгущающиеся зимние сумерки за окном, потом – на книгу на полу.
Макинтайр права, ему следовало ее прочитать. Но от этого было не легче.
Судя по заметкам на доске в следственном отделе, сержанту Ричи удалось разобраться в подробностях жизни Кейт Маккензи лучше, чем до этого с Одри Карпентер. От посмертной фотографии, словно нити паутины, разбегались предполагаемые направления расследования, и каждое заканчивалось аккуратным прямоугольником. Маклин уставился на тот, внутри которого значилось «Работа», ниже следовал список фамилий – коллеги, надо думать. В другом прямоугольнике было написано «Спортзал», в третьем – «Университет», четвертый был озаглавлен «ЛГБТ-сообщество». Под каждым заголовком стояли фамилии. Черт, и ведь всех теперь допрашивать.
– Вы неплохо потрудились, – сказал он Ричи, когда та закончила разговор.
– Не только я, сэр. Констебль Макбрайд весь день провел на телефоне, уточняя имена. На завтра мы договорились с начальством Маккензи, будем разговаривать с сослуживцами.
– Что там с университетом? – ткнул пальцем в доску Маклин.
– Она изучала юриспруденцию на вечернем отделении. Я говорила с преподавателем, доктором Макгиливри. Похоже, он сильно огорчился, когда услышал новости. Сказал, что она могла бы далеко пойти. Очень усердная студентка.
– Похоже на то, – согласился Маклин, изучая имена на доске и пытаясь определить, не упустили ли они чего. – С Дебби больше не разговаривали?
– Это как раз она только что перезванивала, – ответила