— У тебя все в порядке?
— В порядке, — отозвался я и сосредоточился целиком на плавании. Течение было очень сильное. Берег, к которому мы плыли, скользнул мимо и назад. Только постепенно я стал правильно оценивать расстояния. А потом увидел то, что меня испугало. Впереди от берега отходила отмель, за которой виднелось обширное водное пространство. Река вовсе не разделялась здесь. В ней просто был остров. Если я не попаду на него, то окажусь в трудном положении. Я и так устал, а плыть еще дальше… Я сменил направление и поплыл поперек течения. Бинпол снова окликнул меня, но я не стал тратить силы на ответ. Руки мои становились все тяжелее, а вода холоднее. Я больше не смотрел, куда направляюсь, сосредоточившись на том, чтобы передвигать руки. Что-то ударило меня по голове, и я погрузился в воду. Больше я ничего не помню, кроме смутного сознания, что меня тащат и под ногами у меня твердая земля.
Меня вытащил на травянистый берег Бинпол. Придя в себя, я увидел, как близко находился к гибели. Мы лежали в нескольких ярдах от северного конца острова. Остров находится в середине речного изгиба, и сразу за ним река сильно расширяется. Голова у меня болела, я положил ладонь на лоб.
— Тебя ударило бревно, — сказал Бинпол. — Я думаю, от плота. Как ты себя чувствуешь, Уилл?
— Голова кружится. И голод. Тут есть…
— Да, деревня.
Сквозь сгущающийся мрак мы разглядели дома на восточном берегу. В окнах горел свет. К этому времени я готов был принять ведро помоев или встретиться со злой собакой — и даже подвергнуться расспросам о том, что мы делаем здесь, — лишь бы снова не доверяться реке. Голова у меня прояснилась, но физически я был так слаб, словно провел месяц в постели.
— Утром мы пойдем туда, — сказал Бинпол.
— Да, — устало кивнул я, — утром.
— На дальнем берегу деревья гуще. Хоть какая-то защита от дождя.
Я опять кивнул, заставил свои свинцовые ноги сделать несколько шагов и остановился. Кто-то стоял у деревьев и смотрел на нас. Поняв, что мы его увидели, он направился к нам. В тусклом свете я разглядел, что это мужчина средних лет, высокий и худой, одетый в грубые темные брюки и рубашку. У него были длинные волосы и борода. Я увидел кое-что еще. На лбу волосы у него редели. Они были черные и начинали седеть. И там, где должна была находиться полоса шапки, виднелась только кожа, задубевшая и смуглая.
Он говорил по-немецки с сильным акцентом. Он видел, как мы барахтались в воде и как Бинпол вытащил меня на берег. Манеры у него были странные, как будто он в одно и то же время и недоволен, и приветлив. Мне казалось, что он с удовольствием увидел бы, как мы проплываем мимо, и даже не задумался бы о наших шансах на спасение. Но мы уже были здесь…
Он лишь сказал:
— Вам нужно просушиться. Идемте со мной.
Множество вопросов мелькало у меня в голове, и среди них самый важный: почему на нем не было шапки? Но казалось более благоразумным подождать с вопросами. Я посмотрел на Бинпола, он кивнул. Человек провел нас к утоптанной тропе. Она извивалась между деревьями, и через несколько минут мы оказались на поляне. Перед нами был деревянный дом, в окне горела масляная лампа, из трубы поднимался дым. Наш проводник открыл дверь и вошел, мы же за ним.
В очаге горели дрова. На полу лежал большой ковер, красный, с изображением черных и желтых животных; на ковре сидели три кошки. Человек отпихнул их ногой, не грубо, просто заставляя их уступить место. Он подошел к шкафу и достал два холщовых полотенца.
— Снимите мокрое, — сказал он. — Согрейтесь перед огнем. У меня есть несколько пар брюк и рубашек, сможете надеть, пока ваши не просохнут. Вы голодны?
Мы взглянули друг на друга. Бинпол сказал:
— Очень голодны, сэр. Если вы…
— Не называйте меня “сэр”. Я Ганс. Хлеб и холодное мясо. Я не готовлю на ночь.
— Достаточно одного хлеба, — сказал я.
— Нет. Вы голодны. Вытритесь.
Брюки и рубашки были, конечно, велики, особенно для меня. Я закатал штанины, и он дал мне ремень, которым я подпоясался. Внутри рубашки я вообще потерялся. Пока мы переодевались, он ставил все необходимое на выскобленный деревянный стол: ножи и тарелки, блюдце с желтым маслом, большой плоский хлеб с коричневой корочкой и мясо, частично нарезанное: розовое мясо было окружено чистым белым жиром, с одной стороны запеченным. Я отрезал его, пока Бинпол кромсал хлеб. Ганс следил за мной, и я слегка устыдился толщины кусков. Но он одобрительно кивнул. Потом принес две кружки, поставил их около тарелок и опять вернулся с большим глиняным кувшином, из которого налил нам темного пива. Мы принялись за еду. Я уговаривал себя есть медленно, но тщетно. Мясо было нежным, хлеб мягким, а масло таким, какого я не пробовал с тех пор, как ушел из дому. Пиво, которым я запивал все это, было крепким и вкусным. Челюсти у меня заныли от жевания, но живот требовал еще и еще.
Ганс сказал:
— Вы действительно были голодны. — При этом я виновато взглянул на свою тарелку. — Ничего. Ешьте. Люблю, когда радуются еде.
Наконец я остановился; Бинпол закончил есть намного раньше. Я чувствовал себя наполненным, даже переполненным, и счастливым. Уютная комната с мягким светом лампы и отблесками огня в очаге, с тремя кошками, мурлыкавшими у очага. Я решил, что сейчас начнутся расспросы: откуда мы, как оказались в реке. Ничего подобного. Наш хозяин сидел в деревянном кресле-качалке, как будто самодельном, и курил трубку. Он не считал тишину неловкой. В конце концов заговорил Бинпол:
— Как случилось, что у вас нет шапки?
Ганс достал трубку изо рта.
— Я никогда не беспокоился об этом.
— Не беспокоились?
Он медленно, с усилием отвечал на наши расспросы. Отец привез его на этот остров ребенком после смерти матери. Они жили вдвоем, выращивали овощи, держали кур, свиней и продавали продукты в деревне за рекой. Потом, в свою очередь, умер и его отец, и он остался один. Никто в деревне не беспокоился о нем: его не считали своим. Так случилось, что всю весну того года, когда на него должны были надеть шапку, и все лето он не покидал острова, сосредоточившись на выполнении своих работ, в которых раньше помогал отцу. Он рассказал нам, что похоронил отца недалеко от дома и за длинные месяцы зимы вырезал на каменной плите его имя. С тех пор он бывал в деревне не больше двух раз в год. У него была лодка, в которой он плавал туда и назад.
Вначале я не поверил ему, думая о том, как мы бежали к Белым горам, чтобы избежать надевания шапки. Этот же человек оставался просто на месте и ни о чем не беспокоился. Разве могут существовать такие пробелы во власти треножников над Землей? Но чем больше я думал, тем менее удивительным мне это казалось. Он был один и жил отшельником. Господство треножников основывалось на рабстве людей, на представлении о том, что там, где собираются несколько человек, хотя бы два–три, шапки естественны и неизбежны. Один человек был не важен, пока он сидел тихо и не вызывал неприятностей. В тот момент, как он начал их вызывать, ему, конечно, пришлось бы иметь дело либо с самим треножником, либо с его человеческими слугами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});