Дувелиной и Мари.
В разгар лета приходят дожди, от промокшей насквозь земли, канав и луж возле пруда исходят миазмы, и половина монахинь заболевает от скверного воздуха. Даже Мари занемогла так тяжко, что ее переводят в лазарет и порой по ночам она лежит меж умирающими, а то и умершими.
Она слышит, что дождь перестал, она слышит в долгом своем жару, как влага испаряется от земли, оставляет ее сухой, сухой на много дней, на целую знойную неделю.
От сильного жара у Мари делаются судороги, очнувшись, она видит, как мелкий сияющий синий бес огненными щипцами сжимает кончик ее языка. Когда Мари опомнится, Нест и Беатрикс скажут ей, что она в припадке откусила себе кончик языка.
Лекарки тихо переговариваются в углу, но бодрствующая часть сознания Мари их слышит и понимает: они опасаются, что она умрет. С их словами в лазарет входит Смерть и мрачно сторожит в углу кельи.
Ночью, очнувшись, Мари видит, что Смерть склонилась над сестрой Сибиллой, когда Мари только приехала в аббатство, та уже была старой, Сибилла много трудилась, никогда ни на что не жаловалась – может быть, потому что родилась без голоса, – и Смерть прижимает губы к ее губам, выпивает из монахини дыхание жизни.
А потом, так и не утолив жажду, Смерть разделяется надвое, и вторая ее голова наклоняется над юной сестрой Гвладис, валлийской принцессой, ее забрали в наказание из мятежной семьи и отдали в монахини, ведь если бы ее не отдали Богу, она рожала бы сильных, умных валлийских дворян, и те тоже непременно роптали бы на власть английской короны.
Души монахинь исходят из тел сквозь раскрытые рты, и обеих всасывает черная тень Смерти.
Позже, когда она снова сумеет сидеть и держать перо, чтобы лихорадка не вырывала его из руки, Мари запишет, чему стала свидетельницей, в Книгу видений.
Смерть не забрала меня, пишет Мари, но я была как перо, которое несет течением. Меня уносило за милыми сестрами, восходящими на небеса.
Мы поднимались все выше и выше по небесному своду к теплу рук Господа. Тело мое ощущало себя ястребом, когда невидимые порывы ветра несут птицу в своем течении и она не машет крыльями, а величественно парит над землей.
Наконец я очутилась на облачной равнине, сестры вознеслись, оставив меня одну, и на этой бескрайней равнине над облаками, насколько хватало глаз, высились семь башен, одни ближе к тому месту, где я покоилась на ветру, другие было почти не разглядеть.
До ближайшей башни было рукой подать, я приблизилась и заглянула в окно. И увидела своих давно усопших сестер, одни в золотых одеяниях, другие облеченные в свет, а третьи, как аббатиса Эмма, в великих терновых венцах; все сестры громко молились.
Под ногами своими, далеко внизу, на земле, я узрела четырех зверей Апокалипсиса: льва, буйволицу, орла и ту, что с женским лицом, все с крыльями, тела их были исполнены мигающих очей. Звери, истекая слюной, с воем пытались вскарабкаться на стену башни, ползли по камням, как тритоны, и так проворно забрались наверх, что кровь моя заледенела в жилах.
С пришествием зверей сестры в башне стали молиться громче, истовее и вскоре затянули духовную песнь. И в пении приблизились к молитве, ибо пение – святая святых молитвы, голоса их мешались, сплетались. Из-за их голосов началось великое землетрясение, и камни башни тряслись и дрожали от пения моих сестер.
Звери выли, скрежетали зубами, но не сумели удержаться на башне и соскользнули вниз по длинным гладким камням. Один за другим пали они, и лев, и буйволица, и женоликая, и орел, несмотря на крылья, разбились о землю.
Я посмотрела на сестер моих: они перешли на умну́ю молитву. Но окончательно они не избавились от зверей: из их окровавленных трупов родились такие же звери, только поменьше, и, заливаясь ужасным воем, принялись карабкаться на стену и росли во все время своего восхождения.
Когда я очнулась, лихорадка моя прошла.
Мрак опустился на обитель, в лазарете слышны были только сонные звуки, и я приняла как дар это видение, ниспосланное мне болезнью.
Ибо явлено мне было в видении моем, что наша обитель праведниц – один из семи великих столпов мира сего, выстроенных для того, чтобы уберечь кротких агнцев Божиих от ярых, свирепых, зубоскрежещущих зверей Апокалипсиса, и хоть шесть остальных столпов доселе мне неизвестны, этот седьмой достоин всех остальных.
Светоч моих сестер, их вера и благочестие – как великое пламя, отгоняющее ужас ночи.
И я, под чьим попечительством эта обитель растет, должна стоять крепко, как башня из камня, высокая, сильная, дабы держать их в безопасности высоко над землей.
Утром после той ночи, когда в моей болезни наступил перелом, я услышала весть, что за пределами лабиринта, в городе этой ночью ветер раздул пламя из светильника, упавшего в амбаре, и пламя это разрослось. Оно так стремительно распространилось на дома в западной части спящего города, что никто не успел ни закричать, ни побежать за водой к колодцу или на реку. И хотя пламя пощадило паломников, ночевавших на нашем постоялом дворе, и наших сестер, что заботятся о них, оно истребило дома на противоположной стороне улицы, поглотило деревянные лавки с тростниковыми крышами, лепившиеся к собору, но самое страшное – поглотило дом причта за собором, со всеми праведными обитателями, спавшими в нем, всеми этими бедными благочестивыми душами, преданными церкви. Сестра Руфь, ведающая постоялым двором и раздачей милостыни, пробудившись, выглянула в окно и увидела выжженную равнину, над которой курился дым, и отыскала в золе кости двадцати погибших в своих постелях.
После этого страшного пожара в городе не осталось ни единой живой души, кого наши набольшие благословили ходить потайными ходами служить мессу в обители, никого, кто подал бы моим дочерям утешение исповеди. Кроме, конечно, меня самой.
После такого известия я наконец поняла, что значит видение и приказ, ниспосланные мне в лихорадке.
Я взвалю на свои плечи священнические обязанности в аббатстве.
Ибо я, аббатиса, мать места сего, родительница дочерям моим, облеченная всею властью, каковою Господь наделяет родителей. Меня, как Марию Магдалину, Apostolae Apostolorum, что молилась и обращала многих, призвали служить мессу и исповедовать моих дочерей.
Лишь через две недели Мари поднимается на ноги, снова может стоять и ходить. Она похудела, хабит висит на ней. Северо-восточный ветер до сих пор приносит запах горелого мяса и пепел, что копится с наветренной стороны яблоневых стволов.
Жизнерадостные лица монахинь мрачнеют. После пожара