осклабился и ловко метнулся в сторону. Из голенища валенка он выхватил широкий нож. Не самурайский меч, конечно. Самоделка из стальной рессоры. Ее долго и старательно оттачивали в мехмастерских. Что-то он крикнул на своем гортанном языке и вонзил нож в живот. Автоматчики не успели опомниться и остановить его.
Саньяма-сан вспорол себе живот, вертикально, и даже смог дернуть тесаком в сторону. Классическое харакири. Кровь брызнула на снег.
Саньяма упал на колени. Он все еще держался за рукоятку ножа. А потом головой повалился вперед. Брезгливо, носком сапога, Петрович перевернул легкого, как перышко, японца. Выдернул из тела нож и отер снегом. Деловито заметил:
– Вот так-то оно вернее будет.
На полу в комнате остались сорванные с шеи Сталины и рассыпанные бусы. Костя Ярков вошел в дом и собрал с половиц золотистые шарики. Потом он взял аккордеон и склонился головой над клавишами.
Сыграл начало мелодии. Известная всем песня «Журавли». Только слова у нее другие. «Журавлей» привезли фронтовики. Их тогда, после победы, много оказалось в лагерях. Подбитых журавлей. Не всех победителей встречали цветами на перронах.
Некоторых встречали овчарки и конвой.
Появляется сводный хор зэков Дуссе-Алиньского тоннеля. Такова особенность классического хора. Он появляется только в случае невозвратности трагического момента. Солисты сейчас одеты не в концертные синие костюмы, в каких выступали на празднике первого поезда, а в свои повседневные робы пепельного цвета. На ногах ботинки, склеенные из расслоенных автопокрышек. Песню запевает седой зэк с особенным лицом, напоминающим нам лицо солиста в фильме Шукшина «Калина красная». Кто не помнит – это достаточно характерное лицо падшего ангела. Может быть, даже убийцы, или садиста. Оно обезображено пороком и каким-то внутренним, раздирающем сущность человека, горем. Но ведь – тоже человек. И он поет.
ЖуравлиПесняСквозь вечерний туман мне под небом стемневшимСлышен крик журавлей все ясней и ясней.Сердце просится к ним, издалёка летевшим,Из далекой страны, из далеких степей.Вот все ближе они и все громче рыдая,Словно скорбную весть мне они принесли…Из какого же вы неприветного краяПрилетели сюда на ночлег, журавли?..Я ту знаю страну, где луч света бессилен…Там, где савана ждет, холодея, земля.По пустынным полям бродит ветер унылый —То родимый мой край, то отчизна моя.Холод, голод, тоска… Непогода и слякоть,Вид усталых людей, вид усталой земли.Как мне жаль мой народ, как мне хочется плакать!Перестаньте рыдать надо мной, журавли!..
Костя не знает, что слова песни «Журавли» – слегка переделанные стихи Алексея Жемчужникова, написанные им в 1871 году.
Какая долгая и крепкая память у народа.
Жемчужников – тот самый, веселый и озорной, который придумал Козьму Пруткова.
Вторая серия
Бедный Йорик
Весна 1956 года
Дуссе-Алиньский перевал
Охотничий путик Кости начинался со спуска в распадок.
Прежний лыжный след уже перемело, но Костя хорошо знал тропу. Здесь он, по старинке, ставил кулёмки на соболя. Такие деревянные ловушки, придуманные еще его дедами-эвенками. Стальной капкан и петлю из проволоки соболь чаще обходит стороной. Чует запах металла. А вот в деревянную ловушку, за привадой, обязательно сунется. Очень осторожный, но и крайне любопытный зверек. Любую кулёмку Костя настораживал за 15–20 минут. Да и делов-то! Между двух тяжелых плах-полубревен, установленных в хорошо срубленный паз, подвешиваешь в расщеп приманку-приваду. Обычно приготовленную с осени юколу. Сухую горбушу или кету. А можно и кожу подстреленного рябчика. Но обязательно с пухом и перьями. Соболь лезет за добычей, наступает на порожек и задевает насторожку. Палочку такую. Больше наступать ему некуда.
Вилка для удержания давка и гнетка срабатывает.
Давок-коромысло, тяжелое бревно сверху, прихлопывает зверька.
Как будто он попадает в пасть другого, более крупного зверя.
Верхнее бревно и привязанный к нему снизу, на брезентовой широкой ленте, гнеток достаточно тяжелы.
Правда, вот странность.
Когда подходишь к кулёмке и видишь издалека попавшегося соболя, часто почему-то кажется, что соболь повесился на лесине.
Хотя охотники считают, что такая добыча зверька наиболее гуманна.
За годы охоты в тайге наваждение не покидало Костю. Вот и сейчас, на второй ловушке, он заметил висевшего, словно удавившегося, соболя. Кулемка стояла на краю скалистого обрыва. Здесь речка подходила к скалистому берегу. На крышу загородки насыпало снегу не меньше полуметра. И поэтому ее сдвинуло на край осыпи.
Нужно было достать соболя.
То есть спуститься вниз по обрыву. Что совсем нежелательно.
Камни во время оттепели обледенели.
Можно еще подрубить нижнюю вилку кулёмки.
И тогда она завалится назад, прямо на тропу.
Кучум два раза восторженно тявкнул.
Он тоже давно учуял пойманного зверька.
Костя оглянулся. Мутное марево уже накрывало тайгу.
Петли сегодня утром скрипели на дверях.
Вот и соболь опять повесился.
Как бы не быть беде…
Затемнение.
Флешбэк
Май 1946 года. Дуссе-Алиньский лагерный пункт
Сталину ввели в тесный, с одним окном, но зато с письменным столом орехового дерева, покрытым зеленым сукном, кабинет следователя. Следователь – уже знакомый нам Летёха. Правда, на плечах его погоны старшего лейтенанта. Мы уже упоминали о получении очередного звания бодрячком Летёхой. Старлей. Хорошо служит Василий! И китель на нем – новый, с иголочки. Английского сукна и какого-то неземного цвета. Цвета «солнечные оливки». Бывает такой – нет ли?! Воротничок у кителя еще не стоячий, а отложной, энкавэдэвский, с кубарями в петлицах.
В марте 1946 года НКВД преобразовали в МВД.
Тогда и форму энкаведам начали менять. Но до ургальской глухомани погоны и звездочки еще только доходили. Поэтому китель Василию Зина Семина пошила особенный. С одной стороны, это уже форма МВД. С другой – не хочется расставаться со стилем НКВД. Ведь у энкаведов форма самая красивая в Красной армии! Летёха хотел в новом наряде покрасоваться перед Говердовской. Вот теперь и покрасуется. А энкавэдэшную гимнастерку, фасонистую и неуставную, тоже пошитую Зиной, Василий припрятал в чемодан. До лучших времен. Пусть вохра и зэки шушукаются о неизбежных переменах. Он уверен, что всё еще вернется. И васильковые фуражки, и ромбы в петлицах. И маузеры на бедре.
– Что ж вы такое славное имя опоганили, Сталина Георгиевна? – укоризненно начинает Летёха. Он хочет расслабить и утешить своей искренностью вызванную на первый допрос обвиняемую в сотрудничестве с японской разведкой Говердовскую. Вчера еще сослуживицу и зазнобу, по которой он тосковал, а вот теперь, поди ж ты, коварную гадину-шпионку, свернувшуюся клубочком на гранитной груди Дуссе-Алиньского тоннеля.
– Чем же я его опоганила?
– А то вы сами не знаете… Вас, Сталина Георгиевна, завербовал японский разведчик Саньяма-сан, он же – Санька, подсобный рабочий котлопункта. В действительности – майор Квантунской армии, самурай и резидент на стройке-500… Между прочим, специально внедренный! Это уже установлено следствием, – солидно добавляет Василий.
Следствием – значит им самим.
Когда только успел Летёха нарыть такие тревожные для Говердовской Сталины Георгиевны факты?!
– Никто меня не вербовал, товарищ старший лейтенант! Какая-то ошибка… Саньяма-сан топил в моем доме печку и помогал по хозяйству. Сами знаете, я целый день