говорил так, будто чувствовал свою вину в том, какой оборот приняли события. Его слова сразили меня, как смертный приговор. Голова шла кругом.
Мой друг написал статью с призывом не выпускать заключенных: слова были его единственным оружием. Рамон поставил под сомнение честность правосудия, но достиг лишь того, что судья отправил в газету письмо, в котором опроверг предположение о возможном сговоре между ним и защитниками, а также обратился к генеральному прокурору с требованием возбудить соответствующее дело против «Ла Пренсы».
Заметки Рамона отсрочили выход моей матери на свободу, и судья был вынужден увеличить сумму залога с одной до пяти тысяч песо. На этом все. Рамон вернулся в тюрьму поговорить с Фелиситас. Она заверила его, что не способна разделать даже курицу, зато разделает меня как виновника всех ее несчастий, и тогда ее справедливо смогут называть Расчленительницей.
Рамон не стал писать, что Фелиситас угрожала убить меня как предателя. «Съем гаденыша заживо, как только выберусь отсюда», – заявила та.
– Она твоя мать, я чувствовал с самого начала, но не был уверен, не мог спросить. Если честно, я промолчал ради истории, ведь заставь я тебя сказать правду, ты бы перестал со мной говорить, и я потерял бы источник, – сообщил он, положив руку на мое правое плечо. – Прости, братишка, мне очень жаль.
В конце концов, возможно, дружба всего лишь мираж, взаимовыгодный пакт, одно из многих изобретений человека, призванных сделать жизнь менее тягостной.
«Вестник альенде»
ПИСАТЕЛЬ ПРОВОДИЛ ЧЕРНЫЕ МЕССЫ
Леонардо Альварес
11 сентября 1985 г.
В ходе оперативных мероприятий следственного управления изъяты различные предметы сатанинского культа.
Вчера в рамках расследования убийства Летисии Альмейды и Клаудии Косио в местной гостинице «Посада Альберто» был проведен санкционированный обыск.
В комнате номер восемь указанного заведения, где подолгу останавливался писатель Игнасио Суарес Сервантес, собрано несколько улик, в том числе статуэтки, которые, предположительно, использовались в черных мессах.
По комнате – на столе, комоде и полках – были расставлены изображения Люцифера, Сатаны, Левиафана, Амона и других исчадий ада, которых мы не смогли идентифицировать. За исключением одной, самой большой фигуры: Молоха. В основании фигуры обнаружилось имя, а также надпись, не оставляющая сомнений в ее идолопоклонническом предназначении.
Во время ритуальных обрядов Молоху приносили в жертву новорожденных, бросая их внутрь конструкции статуи.
По заверению агентов, проводивших операцию, обыск способствовал прояснению некоторых моментов расследования и продвижению его вперед.
23
Среда, 11 сентября 1985 г.
11:11
Эванхелина Франко предпочитает сама отвозить одежду своего мужа в химчистку. Нет, не предпочитает, это ее обязанность. Она могла бы отправить служанку с водителем, но Умберто Франко, ее супруг и владелец «Вестника Альенде», больше никому не доверяет заботу о вещах; у него мания находить складки и дефекты там, где никто другой их не видит. Одежду в шкафу следует развешивать по цветам, на расстоянии ширины пальца между плечиками. Костюмы – в чехлах, должным образом промаркированных. Галстуки, рубашки, носки – располагать по тону, от самых темных до самых светлых, как и туфли. Когда они проектировали дом, архитектору пришлось создать специальные чертежи для гардеробной, а плотник переделывал свою работу до тех пор, пока Франко ее не одобрил.
Супруг не раз ставил Эванхелине фонари (как ее мать называет синяки) за то, что она не следила за вещами подобающим образом. В дополнение к безупречной прическе и макияжу он требует от жены идеального маникюра – не дай бог на одежде останутся зацепки от ногтей. Раз или два в год они ездят в Европу или Штаты на шопинг за новыми моделями, которые будут задавать тренд в Сан-Мигеле и станут поводом для обсуждений в тех кругах, где любит вращаться Франко.
Эванхелина неоднократно признавалась сестре, своей наперснице, что хочет развестись. Муж изменял ей десятки раз, давая местному сообществу еще один повод для обсуждений.
Было время, когда эти пересуды вызывали у нее гнев, ярость, заставляли вставать по утрам и выглядеть идеально, чтобы скрыть возраст, хотя она и не могла конкурировать с молоденькими, которых предпочитает муж.
Затем гнев уступил место темному, непроглядному стыду перед собой: она не понимает, зачем взвалила на себя невыносимую ношу, которую поддерживает с упорством Атланта.
Но худший стыд Эванхелина испытывает перед единственной дочерью, Беатрис. Ей тяжело смотреть девочке в глаза и учить, какой женщиной та должна стать: самодостаточной, а не боязливой, покорной, кроткой и глупой – словом, полной ее противоположностью. Ей трудно упрекать дочь. «Какое ты имеешь право? – спрашивает она себя. – Какое у тебя право ее ругать?»
Эванхелина знает, что развод не вариант. Она принадлежит к тому поколению, для которого разведенным женщинам нет места в обществе, их осуждают и мало где принимают. Она и сама их чурается. Муж внушает ей: «Нельзя встречаться с той-то и той-то, потому что она разведенка, не вздумай приглашать ее в дом». Их единственной дочери не позволено дружить с ровесниками, чьи родители в разводе, потому что у них другие ценности.
«Лучше носить рога, чем быть разведенкой. Идиоток принимают в обществе охотнее, чем смелых», – сказала Эванхелина своей сестре несколько дней назад.
Умберто Франко в последнее время в наисквернейшем настроении – она никогда еще не видела мужа таким. Вместо того чтобы слиться с окружающей обстановкой и быть тише воды ниже травы, Эванхелина опрометчиво попыталась его расспросить: «В чем дело? Что происходит? Что случилось? Что произошло?» Один и тот же вопрос во всех известных формах. Муж не отвечает, игнорируя ее, либо издает какой-то гортанный звук в качестве единственного ответа.
Франко проводит дома больше времени, чем обычно, пропадая у себя в кабинете, в окружении подшивок газеты за все годы с момента ее основания. Он хранит их, потому так делал его отец. Это часть полученного им наследства, в дополнение к прибыли от заправочных станций, которую братья перечисляют ему каждый месяц.
В кабинете пахнет дымом сигары; это запретная для других территория. Жена должна следить за уборкой, приглядывать за домработницей все время.
Вчера Эванхелина отлучилась из дома, потому что поехала в школу за дочерью; после смерти одноклассниц девушка чувствует постоянное недомогание, головокружение, тревогу.
– Я еду за дочкой. Будь очень осторожна, ничего не двигай; когда пропылесосишь, уходи, – инструктировала она помощницу по хозяйству строгим, почти угрожающим тоном.
Домработница, оставшись одна в этом священном месте и чувствуя себя не в своей тарелке, неловко дернула шнур пылесоса и опрокинула граненый стеклянный графин со столика рядом с креслом, в котором обычно сидит ее работодатель.