Мы приближались к кишлаку и шли вдоль участков, засеянных клевером, ячменем и кукурузою. Юрту свою раскинули в фруктовом саду киргиза-лавочника, у которого, впрочем, купить было решительно нечего, зато травы и тени было вдоволь. Почти все население кишлака в это время года кочует, оставив свое жилье и посевы на попечении нескольких человек, и с большим трудом поэтому нам удалось добыть молока и 4 яйца.
16 августа. Вчера пришлось, сверх расчета, сделать дневку: нездоровилось и мне, и мужу, Мурза объелся зеленою дынею и также прихворнул.
Сегодня предпоследний переход: до Уч-Кургана остается всего верст 20. Ущелье за кишлаком сразу раздается вширь, горы резко меняют свой скалистый неприступный характер, приняв мягкие, округлые очертания. Исфайран спокойнее течет в своем пологом русле и лишь местами бурлит и сердится — там, где скалы сдавили его с обоих сторон и не дают размыть себе русла пошире и поспокойнее. Потянулись сплошные засеянные участки, заботливо обнесенные глинобитными стенами, нередко обсаженные пирамидальными и серебристыми тополями, грецкими орехами, персиками; кое где виднеются фруктовые сады и жилье. Журчит вода в арыках, бороздящих поля во всех направлениях. Но всюду пусто, людей почти не видно: хозяева кочуют, оставляя свое добро на попечении немногих остающихся: ни покраж, ни потрав здесь очевидно бояться не привыкли. Человека четыре в разных местах, самым примитивным способом убирают поспевший ячмень: сидящий верхом на лошади человек, держит в поводу крошечного ослика и вместе с ним крутится и топчется на месте — они молотят.
Солнце печет немилосердно, но вдали уже показалась густая, сплошная зелень, с торчащими из неё темными метелками пирамидальных тополей. Приближался Уч-Курган, к которому стремились мечты и помыслы нашей прислуги, затосковавшей по людям: «там все можно достать, что угодно», говорили нам Алим-бай и Мурза с блестевшими восторгом глазами. Через час мы подъезжали к кишлаку; проводник наш кинулся вперед. и исчез, очевидно с целью предупредить кого следует о нашем прибытии. Несколько времени спустя он появился вновь, а вслед за ним прибыль и волостной старшина; встретив нас обычным церемониалом, он предложил следовать за ним к помещению, в котором «останавливаются все генералы»
Рис 62.
Мазары (киргизские могилы).Помещение это оказалась высокою, открытою со всех сторон верандою, возвышавшеюся по самой середине крытого базара. На ней уже успели приготовить постели и разостлать ковры. Мы расположились, как «все генералы», хотя отсутствие стен не могло не смутить нас своею чрезмерною откровенностью; но не успели мы подумать об этом, как появились пестрые ширмы, которыми нас со всех сторон оградили от любопытных; взглядов. За сим явился чай и обычный достархан. Наша прислуга немедленно устроила внизу «томашу» [49] и дала наконец волю, душившим ее потокам красноречия, мы же расположились у балюстрад нашей веранды, любуясь на базар и его движение.
Судя по тому, что нам видно отсюда, Уч-Курган — целый маленький городок, обыкновенная восточного типа; население его — сарты, кажущиеся нам теперь по сравнению с киргизами, необыкновенно красивыми. Если бы такая ночевка в открытом помещении, посередине сартского базара, где нет крещеной души, предстояла нам вначале нашего путешествия, мы быть может и не решились бы на нее; теперь же находим, что опасаться, вероятно, нечего. Несмотря однако на насмешки мужа, мы с Н. приготовились доблестно встретить врага, в случае ночного нападения: около постелей положили револьверы, а вдоль балюстрады и так, чтобы это было видно публике извне, уставили все имеющееся у нас огнестрельное оружие, а также патронташи, кинжалы — вообще все, что нужно для устрашения неприятеля.
Сегодня мы простились с нашей кочевою жизнью и поручили Алим-баю распродать здесь, начиная с юрты, весь наш дорожный скарб. Внизу, около веранды образовалась поэтому толкучка; свалив в кучу войлока, пустые мешки, куржумы, Алим-бай деятельно рылся в них и потрясал в воздухе то кошмой, то вертелом для шашлыка, предлагая их окружающим. В какой-нибудь час все было распродано и последний доход, торжественно врученный мне, как кассиру экспедиции, был гривенник, вырученный Алим-баем за сломанную железную печурку. Остались на руках одни лошади; с ними мы расстанемся в Новом Маргелане. Жаль мне моего «Рыжка»; верой и правдой пронес он меня 1200 верст, не устроив ни одной каверзы, ни разу не захромав и не свалившись.
Базарная жизнь затихает поздно; с рано наступающими сумерками некоторые лавки запираются, в других зажигаются лампочки, хотя продолжают торговать лишь в чайхане. Меня приятно изумляет свойственное этому народу благообразие внешности и уличной жизни: улицы базара чисты, объедков на них не валяется, в лавках и чайхане на полу разостланы кошмы, на которые хозяева и посетители становятся не иначе, как сбросив туфли. Одежда сартов также поражает своею опрятностью: светлые ситцевые халаты безукоризненны, чалмы правоверных ослепительной белизны; чисто одеты даже люди бедные, носящие лишь белые штаны да длинную белую рубашку. Вежливость в обращении друг с другом чрезвычайная: если старший проходя или стоя заговаривает с младшим, последуй встает немедленно; здороваются они, подавая друг другу обе руки, пьяных не видно нигде. И ведь это простой, так называемый «черный народ»; если его сравнить по внешнему виду с нашим мужиком, боюсь, что сравнение выйдет не в пользу последнего.
Движение постепенно затихало, закрылись последние лавки, проходили последние нищие и цыганки, заканчивающая свой промысел. Снизу, из мясной лавки долго еще доносилась музыка — импровизировал мясник, дудя в какой-то странный инструмент, под звуки которого мы и заснули.
17 августа. Враги не нападали, защищаться не приходилось, однако ночь прошла для нас все же неприятно. Когда поздно вечером умолкло движение на базаре, началась собачья «томаша»: они рыскали, ища что-нибудь съедобное, и это конечно вызывало между ними недоразумения, разрешавшиеся неистовою грызнею. Грызлись они всю ночь напролет; одна из них явилась в наше помещение и принялась наводить справки на столе, причем нашла куриную кость, да кстати опрокинула чашку с молоком. Вооружившись хворостиною, муж вышел было разогнать стаю, собравшуюся у нашего входа, но собаки так решительно кинулись на него, что ему пришлось отступить. Часа в 4 просыпается базар, зажужжали мухи, а за ними показалось и солнце, заглянувшее нам прямо в глаза: приходилось вставать (на этот раз будуар наш помещался в одном из свободных стойл конюшни). Собрать нашу прислугу оказалось делом нелегким: она уже сидела по разным чайхане, лошади были еще не накормлены и посуда не убрана, так что выехать удалось только в девять часов утра, в самый жар. За Уч-Курганом идет целый ряд сартских поселков; постройки в них глиняные, все засеянные участки обнесены глиняными же стенами. Славное впечатление производят эти кишлаки тою массою зелени, в которой они ютятся: около каждой сакли есть фруктовые деревья, ветлы, тополи, карагачи, всюду журчит вода, отведенные арыками, везде обилие фруктов, в каждом кишлаке есть чайхане, играющий роль местного клуба; все уютно, чисто (на вид по крайней мере) и красиво. И опять лезут в голову докучливые сравнения с нашим мужиком, его жильем и видом нашей русской деревни.