— Посреди ночи-то? — тихо ответила вопросом на вопрос Барби. — Проснулись, а на них ружья нацелены — их собственные. Слаба Богу, у нас никого не было. А теперь все злые. У Бланшаров волки нескольких овец задрали, и у Гийома Труделя тоже — без ружей их и не отгонишь! Близнецы неделю назад привезли дюжину мушкетов из Луисбурга — но это было так опасно! Я уж молилась, молилась за них пресвятой деве!
Солей не могла скрыть своего изумления.
— И папа знает, что они этим занимаются? И не против?
— Без этого нам совсем плохо было бы всем. Англичане никакие товары не пропускают, пришлось бы жить только тем, что огород да поле дает. Знает, конечно. Убедили его, что они любого солдата перехитрят. Если бы так!
Значит, Реми был прав насчет близнецов: они вовсе не такие беззаботные сорванцы, как она думала. Несмотря на жаркий день, Солей почувствовала озноб.
— Но ведь эти солдаты, они не сделают здесь того, что в Бобассене? — сказала она, как будто убеждая саму себя.
— Почему нет? — воскликнула Даниэль. — Что им помешает? Базиль говорит, они все лодки у рыбаков забрали в округе, только у нас чего-то тянут. А Селест! На прошлой неделе один ее знакомый солдат, она еще думала, он к ней хорошо относится, так вот он привязался — откуда у нее такая юбка, с французской вышивкой? Селест вроде его убедила, что это она у микмаков выменяла, хотя на самом деле ей Антуан привез. Она боится, что если об этом дознаются, Антуана наверняка в тюрьму упекут! Или еще хуже что будет…
Солей хотела было воспользоваться случаем, чтобы расспросить подробнее о подруге и о том, как у нее дела с Антуаном, но Барби сказала:
— Микмаки уходят прямо целыми селениями. Бертин на прошлой неделе хотел выменять кое-что на табак у Железного Орла — никого не нашел. Все снялись! Он нашел кого-то, кто ему рассказал про них: оказывается, в Канаду ушли, подальше от англичан. — Она поколебалась, затем все-таки решила высказаться до конца: — Отец, по-моему, не прав, если думает, что все будет по-прежнему. Их колонии на юге растут, им наша земля нужна, да и солдат они оттуда берут.
Даниэль закрыла крышку, совсем забыв о приправе, которую она приготовила, чтобы бросить в котел.
— В Галифакс, к полковнику Лоуренсу, послали выборных, чтобы пожаловаться насчет ружей и лодок, — затараторила она. — Объясняли ему, объясняли — что хищники без отстрела расплодятся, тем более что и индейцы уходят, что даже путникам опасно будет ходить, не то что овцам! Пьер говорит, в петиции было сказано, что, забрав ружья, они не усилят нашей верности правительству, а только лишат нас средств самозащиты, и знаешь, что им на это ответили?
Она прямо кипела от негодования. Да, теперь Солей видела: в Даниэль уже не осталось ничего детского.
— Что она наглая и мятежная. А петиция была такая мирная, так все хорошо было изложено, насчет нее с папой советовались и с Пьером, так что, представляешь!
Каково? Они забирают наше имущество, и мы еще после этого наглецы?! Да еще потребовали, чтобы мы тут же приняли эту их присягу! Конечно, те, кто передавал петицию, отказались.
Час от часу не легче. Солей облизала разом пересохшие губы.
— И что дальше?
— Месье Грегуар попросил позволения вернуться и посоветоваться с земляками, которые помогали составлять петицию, — досказала Барби, опускаясь на скамью, как будто ноги ее уже не держали. Пальцы ее все разглаживали невидимую складку на юбке. — Тогда всех бросили в тюрьму на острове Джорджа, посреди бухты в Галифаксе. Только месье Грегуара отпустили, он там заболел, едва до дома добрался. Сын его с ним там был, того не отпустили.
У Солей все похолодело внутри.
— Боже мой! — выдохнула она едва слышно. — Что с нами теперь будет?
— Кто знает? — эхом отозвалась Барби.
Солей никогда не слышала такой горечи, такой беспомощности в голосе матери. Она негнущимися пальцами повесила сушиться полотенце. Да, теперь наверняка даже их отец понимает, что все так просто не решится. Что же им делать? И что англичане позволят им делать?
28
Акадийцы были удивительно мирными и законопослушными людьми. У них не было судов, потому что, собственно, не было и преступлений. Правда, англичане считали преступлением контрабанду, но для акадийцев это было не более как способ выживания, на который их толкало безумие тех, кто ими правил. Когда между кем-либо из местных жителей возникал конфликт, дело либо улаживалось по взаимной договоренности, либо передавалось на решение соседям.
Впрочем, если бы даже кто-нибудь попытался апеллировать к властям, например в споре о границах того или иного владения, власти отказывались от вынесения какого-либо вердикта. Говорили, это из-за того, что иначе создался бы правовой прецедент, подтверждающий, что акадийцы действительно имеют какие-то права на землю, которую англичане предназначали для своих переселенцев.
Для того чтобы составлять петиции властям насчет все более жестких условий и правил, которые регулировали жизнь акадийцев, им приходилось обращаться к своим кюре — это были единственные грамотные люди в округе. Но все понимали, что было бы непростительной глупостью полагаться на кюре, когда речь заходила о том, чтобы представить эти петиции властям. Одного вида сутаны было достаточно, чтобы привести в бешенство полковника Лоуренса и его подчиненных: они считали, что именно кюре настраивают население против англичан.
Это было не так или, во всяком случае, не совсем так. Аббат Ле Лутр, который вместе с индейцами нападал на британские поселения, был давно лишен сана. Правда, большинство кюре, верные своей христианской совести, советовали прихожанам воздержаться от подписания присяги на верность британской короне без упоминавшейся нами выше поправки, предусматривавшей, что они не будут обязаны воевать против своих единоверцев-французов или дружественных индейских племен.
Эмиль Сир всерьез верил, что если так долго не было кровопролития, значит, все так или иначе решится — опять же мирно и по взаимному согласию. Акадийцам все равно, кто ими правит. За исключением нескольких горячих голов, никто не собирается выступать против англичан с оружием в руках. Что касается присяги, то какова ей цена, если нет взаимного доверия, а англичане делают все, чтобы его и не было? Надо их как-то убедить, что они сами себе вредят, и все.
Правда, последнее время у Эмиля оставалось все меньше иллюзий. Он уже не возвышал голос, когда за столом ругали англичан, или делал это как-то нехотя, скорее по привычке. Только когда разговор заходил о вооруженном сопротивлении, он держался прежней точки зрения.