было что-нибудь попытаться обнаружить, но сейчас для дальнейших раскопок совершенно не было времени. Если честно – то и желания тоже. Я засунул единственный трофей в карман, и мы покинули подполье. Сначала наверх вылезла Татьяна, которой я помогал ставить ноги на лесенку, потом выбрался и сам, сломав-таки по пути одну из перекладин и кое-как сумев не загреметь вниз. После этого мы тщательно забили вагонкой лаз, подогнав доски точно так, как они и были установлены изначально, а в конце концов я подмел пол веником, который, как и раньше, стоял справа от камина.
Вернув веник на место, я глянул на часы (с момента отъезда американцев не прошло и сорока минут) и произнес:
– Ну вот, дело сделано. Как сказал палач, отрубив голову невинной жертве.
Татьяна согласилась, и менее чем через десять минут мы уже выезжали из Шатунихи. Я полагал, что никто нас не увидел, а если и увидел, то вряд ли сделал какие-либо далеко идущие умозаключения.
…Ксерокопия, найденная в подвале, поставила меня в тупик. Лист бумаги был щедро усыпан непонятными значками. Я, конечно, не лингвист, но это вряд ли были буквы из каких-либо языков, на которых сейчас пишут инструкции для китайской бытовой техники. То есть, не латиница и не кириллица. Не иероглифы. Не арабская вязь. И не тайские или индийские завитушки. И даже не грузинские. Один знак походил на шубный крючок, другой – на заглавную сигму, третий – на символ пацифистов. Некоторые при этом повторялись, следовательно, я предположил, что это скорее буквы, чем иероглифы. Таня еще в дороге, сидя в кабине, пыталась что-то разобрать, но и она не смогла понять, на каком языке написаны восемь строк текста… Если, конечно, это на самом деле был текст.
– Похоже на наскальные знаки, – сказала она. – Помнишь, в Горный Алтай ездили? Нам там петроглифы показывали.
В общем, разведка на собственной даче ничего не принесла, разве кроме того, что мы умудрились разозлить миссионеров (представляю их реакцию, когда они вместо «бюро находок» попали в закрытое по случаю вечера заводоуправление). Таня даже не рискнула дожидаться возможного звонка от Бэрримора, и еще в Шатунихе выбросила «симку», предварительно переломив ее пополам.
Часов до двенадцати мы терзали интернет, пытаясь найти аналогию найденным каракулям, но в конце концов сдались. Кроме того, завтра к девяти утра меня ждал клиент, так что сидеть допоздна не было никакого резона. Я спрятал лист в папку, где хранил всякие квитанции и копии автомобильных документов, после чего отправился на боковую. Уже засыпая, я вдруг решил, что все неприятности теперь должны остаться позади, и что сейчас пойдет наконец-то сравнительно спокойная жизнь свободного водителя, по совместительству – рантье.
Заблуждаться мне пришлось часов до одиннадцати наступившего дня, когда я оперативно отработал первый заказ и собирался договориться насчет второго. Мне позвонила Татьяна и сообщила о том, что Эльвиру вчера вытащили из комы, и едва ли не первое, что она потребовала – это найти Татьяну и разрешить ей прийти в палату для очень важного разговора.
Таня отпросилась на вторую половину дня и потребовала, чтобы я тоже поучаствовал в визите. Но ехать пришлось не в городскую больницу – Эльвира сказала, что она написала заявление о снятии ответственности, и ее перевезли в частный медицинский центр «Серватис», сутки пребывания в стационаре которого стоили, наверное, недельной зарплаты среднестатистического гражданина Российской федерации.
Как бы я ни относился к Эльвире и к отношениям между ней и Татьяной, поездка в больницу мне тоже показалась делом необходимым. Отменив заказ (этак скоро можно вообще клиентов лишиться!), я направил колеса в сторону этого центра.
Выглядел «Серватис» не так уж и элитно. Он располагался в старом здании на юго-западной окраине города, и со стороны его можно было принять за управление какого-нибудь закрывшегося по случаю наступившей демократии промышленного предприятия. Первый человек, которого мы увидели в холле, был здоровенный стриженый парняга в спортивном костюме, словно перенесшийся в наш новый период застоя из середины девяностых. Он скалил фиксатые челюсти и отпускал какие-то любезности девушке-регистраторше, сидящей за стойкой. Правая рука его была обмотана не слишком свежим бинтом, пестревшим коричневатыми пятнами, а физиономия хранила следы соприкосновений с каким-то твердым предметом.
Таня подошла к девушке и сказала, кто мы такие, и зачем, собственно, сюда пришли. Стриженый в это время так и продолжал стоять, облокотившись на стойку. Он излишне пристально, оценивающе разглядывал фигуру моей жены, наверняка будучи совершенно уверенным, что имеет на это полное право. В этот момент из коридора вышел средних лет мужчина в зеленовато-белом врачебном костюме и обратился к громиле: «ну что, Курач, пошли ремонтировать клешню? Смотрю, ты никак успокоиться не можешь, и понять не в состоянии, что сейчас уже не те времена…»
Нас проводили на второй этаж, где находился стационар. Насчитывал он всего четыре палаты – две двухместные, одну большую человек на восемь, и еще элитную – на одну персону. Нет, Эльвира лежала не в этой, а в двухместной, правда, сейчас кроме нее, там никого не было. Меня, кстати, в палату не допустили. Похожий на северного кавказца лечащий врач заявил, что он разрешит войти и поговорить только Татьяне. По крайней мере сегодня. Пациентку вообще уже успели утомить сотрудники милиции, а она всего сутки как пришла в себя.
Я успел заметить, что у лежащей на койке фигуры одна нога была на вытяжке, а лицо замотано бинтами почти наполовину. Не исключено, что Эльвира сама попросила врача не допускать меня к ней – уж очень жалко и страшновато она сейчас выглядела.
Таню эта десятиминутная встреча расстроила. Когда мы уже спускались по лестнице, она заявила, что Эльвире очень сильно досталось. Неизвестные налетчики, расправившись с Павлом, принялись ее бить, и били очень сильно, пока Эльвира не сумела случайно вырваться. Она бросилась к лестнице, но один из нападавших (случайно или нет – не суть важно) поставил ей подножку, и она покатилась по бетонным ступеням.
– … Трещина в черепе, лицо пострадало. Сложный перелом правой ноги. Очень жалко. Не заслужила она такого. Да и никто бы не заслужил.
– Может, кто-то и заслужил бы, – процедил я. – Но это уже другой вопрос. Для чего она тебя позвала?
– Она сказала, где находится американское письмо. Сказала, что я могу его взять и сделать с ним что угодно. Лучше всего – сжечь не читая. Но если уж так хочется – отдать миссионерам. Или ее бывшему мужу, Геннадию то есть, если он вдруг окажется где-то поблизости.