Читать интересную книгу Кто погасил свет? - Олег Зайончковский

Рассказ этот объясняет, почему баня и все имение отца Михаила находится в Посаде. Но вот почему так случилось, что он сразу после семинарии, да еще без протекции, получил место в Москве – это нам не совсем понятно. Может быть, дело в том просто, что его всегда любило начальство. Мишу нельзя было не любить. В учебе он навряд ли блистал, но характера был легкого – как у них говорят, «благоуветливого» – и главное, что не умничал, а это любое начальство ценит. Да и внешность он имел располагающую: еще молоденький был совсем, и щеки румяные, юношеские, а уж за пазуху прибрана была окладистая борода, и пузцо с грудями наметились.

Мы все, кто присутствовал на венчании их с Вероникой, радовались, хотя некоторые бабки и шептались меж собой, что невеста больно пожилая. Тогда еще неизвестно было насчет Мишиного трудоустройства, и Вероника на наши расспросы отвечала: «Как Бог даст». Она теперь не только в храм, но даже в магазин ходила в платочке и изъясняться старалась по-церковному.

И Бог им дал. Сначала дал место хлебное, а после уже стал давать регулярно: автомобиль «додж караван», и баню эту, и разные хозяйственные приращения, и, ясное дело, детей. А мы вот с Подполковником в те годы не шибко процветали – мы тогда вместе с отечественной экономикой переживали кризис и даже пиво позволяли себе не каждый день. При таком сравнении другие бы завистью изошли к зажиточному соседу, но мы с Подполковником люди не таковские. Тем более что отец Михаил нами нисколько не гнушался, приглашал к себе в гости и, если не в пост, угощал знатно. Званием своим духовным он не кичился, а банщиком оказался и впрямь талантливым.

Правда, не всякую субботу мы с ним парились, и угощенье батюшка закатывал реже, чем нам бы хотелось. От Москвы до Посада туда-сюда не наездишься, даже и на «додже»; так что приходилось отцу Михаилу проживать большую часть времени по месту службы. Веронике, возможно, тоже его недоставало как супруге, да что поделаешь. А уже как он там, по месту, проживал и с кем парился – этого ни она, ни мы с Подполковником до поры не знали.

Зато про саму Веронику знали мы от наших жен больше, чем требовалось. И сколько тесу она опять закупила, и как свои старые стулья самолично во дворе пожгла, и что растолстела «от важности» до неприличия. Про неприличие они, конечно, напрасно говорили. Как раз приличие полноты и требовало: все-таки – матушка и притом единственная на три улицы вокруг. Это раньше Вероника была простая женщина и работала экскурсоводом по городу, а теперь она сделалась вроде как духовная наместница всему нашему околотку. Думаете, легка эта ноша? Здесь платочком не отделаешься – тут представительность нужна. Она даже губы перестала красить и купила очки в роговой оправе, а раньше были в металлической. Плюс, конечно, ежедневная катехизация окрестного женского населения. Что же касается личного, то есть материального хозяйства, то теперь уж не мы с Подполковником лазали к ней на крышу, а шабашники-украинцы, в крайнем случае молдаване.

Однако со временем все, даже наши жены, попривыкли к такому Вероникиному возвышению и снова приняли за свою. Многие женщины приходили к ней кто за советом по церковной части, а кто насчет мужа: нет ли, мол, какой молитвы от пьянства. Но главное то, что зажиток не сделал Веронику жадиной. Например, у нее запросто можно было одолжиться до получки, стоило только немного поплакать. Словом, ставши матушкой, приобрела наша Вероника авторитет и уважение. Но молитвы от пьянства она все-таки не знала.

Правда, выяснилось это не сразу, а лишь после покупки отцом Михаилом упомянутого «доджа». Об этом «додже» надо немного рассказать.

Как-то в выходной вздумалось нам поехать на озеро искупнуться. Компания собралась обычная: мы с Подполковником, отец Михаил и ящик пива. Необычным оказалось то, что везти нас отказался наш верный «москвич» – что-то в нем некстати сломалось. Тогда-то отец Михаил и предложил нам отправиться на своей новой машине, в которой мы с Подполковником еще даже не сидели. Конечно, варварством было бить это чудо техники по нашим проселкам, но мы батюшку за язык не тянули. Предложил – поехали.

Само купание описывать незачем, да и не запомнилось оно нам; зато «додж», признаемся, впечатление произвел. Надо иметь в виду еще, какие это были годы. На иномарках тогда в Посаде раскатывали исключительно одни бандиты и возили исключительно своих шлюх. Мы с Подполковником, ясно, ни к тем, ни к другим не относились. Конечно, мы понимали и про двести лошадей, и про коробку-автомат, но все это была одна абстракция, пока этих прелестей мы не почувствовали, как говорится, своим задом. Если честно сказать – сомлели. Проселки наши словно кто пухом выстлал, а в салоне – тишина, и только слышно было, как пиво в ящике легонько побрякивает. Отец Михаил, добрая душа, дал нам с Подполковником порулить по разу и очень смеялся, когда по привычке наша рука искала несуществующий рычаг скоростей. Словом, влюбились мы в «додж» за одну поездку, но того не знали, прощаясь у Мишиного гаража, что видим чудо-автомобиль в последний раз.

Как ни печально, но спустя несколько дней «доджа» не стало. И случилось это как раз потому, что молитва от пьянства, даже если таковая придумана, плохо нам помогает. А само происшествие не было из ряда вон. Священник такого-то храма, будучи в нетрезвом состоянии, совершил наезд на мачту уличного освещения. Сообщение об этом мелькнуло на московском канале – секунду-другую в кадре виден был раскуроченный «додж», и наш отец Михаил в подряснике, прикладывающий свой наперсный крест к большой шишке на лбу. Телевидение перешло к другим новостям, а мы у себя судачили по этому поводу еще довольно долго. Хотя, в общем, тоже не находили ничего чрезвычайного в том, что батюшка клюкнул после трудового дня. Жаль было только разбитую машину. И еще с той поры женщины перестали спрашивать у Вероники противопьянственную молитву.

Для заживления шишки начальство предоставило отцу Михаилу несколько дней отпуска, и мы воспользовались этими днями, чтобы как следует справить тризну по безвременно почившему «доджу». Сутками напролет, запершись с отцом Михаилом в бане, мы с Подполковником утешали его, пока он не забыл окончательно, по какому поводу горюет. Именно в те дни у наших жен сложилось отрицательное отношение к бане, хотя я не помню, чтобы мы тогда мылись. Время проходило у нас в разговорах или во сне, а разговаривая с отцом Михаилом, мы с Подполковником услышали от него много интересного. С людьми так нередко бывает, что от удара в лоб у них развязывается язык, – это случилось и с нашим батюшкой. Конечно, часть из его рассказов я заспал, а часть заспал Подполковник, но, складывая осколки, мы теперь могли составить кое-какое представление о житье и трудах отца Михаила в столице.

Начать с того, что наезд его на фонарь не был делом чистой случайности – случайным, в сущности, был только выбор фонаря. Дело в том, что в храме своем отец Михаил служил не ежедневно, а по переменке еще с двумя отцами через два дня на третий, и только по этим третьим дням он бывал трезв. В дни вахты ему как священнику причиталась от пожертвований прихожан лишь малая толика, остальное все шло в церковную кассу. Зато неслужебные два дня отец Михаил с чистой совестью посвящал собственному кормлению.

В те годы у нас полным ходом шел процесс духовного возрождения, поэтому спрос на услуги служителей культа был немалый, во всяком случае в Москве. Столица строилась и богатела; кто-то беспрестанно желал освятить то новый офис, то «колесницу», а то и шикарную яхту. Выполняя заявки на подобные требы, отец Михаил действовал, выражаясь нашим мирским языком, как свободный бомбила – как таксист, скажем, или мастер по ремонту телевизоров. Разница только в том, что таксист за одну плату не повезет вас дважды, а батюшке за единую мзду частенько приходилось совершать два обряда. Второй обряд, к которому склоняли его клиенты, был неканонический, но обязательный на Руси. Так уж у нас повелось, что все прочие таинства скрепляются еще завершающим таинством обмытия. Обычай есть обычай, но стоит ли тогда удивляться, что в результате очередного освящения-обмытия собственная его колесница встретилась наконец с московским столбом.

Впрочем, мы с Подполковником ничуть и не удивлялись. Как не удивлялись разным другим открывшимся нам подробностям иерейской жизни. Мы узнали, что в Москве отец Михаил проживал на квартире, которую арендовал на паях с двумя коллегами – теми своими сменщиками по храму Там у них лишь отец-настоятель был москвичом, а остальные – кто откуда. В квартирке у себя отцы отдыхали после трудов, похмелялись и приводили в порядок бороды. Обстирывала их и выносила за ними бутылки доброволица – невзрачная, как положено, и молчаливая прихожанка. То есть жил наш отец Михаил примерно так, как живут очень многие, кто приезжает в столицу на заработки, – много вкалывал, много пил, а в быту обходился малым. По некоторым его обмолвкам можно было догадаться, что кроме пьянства у батюшки в Москве случались и еще кое-какие отвлечения, но он об этом не шибко распространялся, а мы с Подполковником люди деликатные.