Читать интересную книгу Кто погасил свет? - Олег Зайончковский

Между тем воздушная атака не прекращалась. Дождь разыскал приятелей в их убежище и теперь захлестывал косыми очередями. Когда их терпение кончилось, Гарик с Вовиком предприняли героическую ответную операцию: прямо под дождем они сумели установить палатку. Конечно, она стала криво и крыша ее собирала воду, прогнувшись, словно сыр на старом бутерброде, но уже то, что палатка не падала, было достижением. После того как приятели забрались под спасительный брезент, их противостояние с природой приняло позиционный характер. Сколько воды еще было у неба в решете, знало только оно само; а Гарику с Вовиком предстояло выяснить свой ресурс терпения.

В таком положении ничего больше не оставалось, как сидеть и это самое положение обсуждать. К сожалению, в оценках своих приятели сильно разошлись.

– Нечего нам киснуть, – призывал Гарик. – Какое путешествие бывает без приключений!

– Хорошее, – уныло отвечал Вовик. – Хорошее путешествие бывает без таких приключений.

– У природы нет плохой погоды! – бодрясь, восклицал Гарик.

– Дурак! – возражал Вовик. – А это что? – И он бил кулаком в крышу палатки, просевшую от воды.

А природе на эти разговоры было наплевать, точнее сказать – наплакать. Может, и нет у нее плохой погоды, но плаксивое настроение, точно, бывает. Казалось, она сама забыла причину своих рыданий, но уже не в силах уняться, словно в беззвучной истерике, лила и лила медленные слезы и пьянела от собственных слез. Дождь смыл с нее косметику; лицо ее состарилось и подурнело в эти часы. Трудно любить такую природу, поэтому и любители, и родные дети ее – все попрятались.

Гарик с Вовиком давно прекратили разговоры и сидели молча. Но когда человек долго молчит, это значит, что он размышляет. Размышляет – значит, доискивается какого-то смысла, например, в собственных несчастьях. А когда человек ищет смысла, то он либо находит его, либо нет. Гарик убеждал себя, что неприятности, свалившиеся на их головы, – это не неприятности, а впечатления и полезный опыт. «Если думать по-другому, – рассуждал он, – то уподобишься Вовику. Вон у него какая тупая рожа…»

Физиономия у Вовика и вправду выглядела туповатой. Однако он тоже размышлял, только размышлял иначе, нежели Гарик. Про неприятности он думал, что это просто хреновы неприятности. Дальше он переходил к обобщениям: хренова река, хренова природа, хреново путешествие… И вывод, который делал Вовик, был вполне логичным: надо сматываться! Сматываться при первой возможности обратно в город – туда, где тепло, сухо и есть горячее питание.

Впрочем, мысль о питании уже посещала и Гарика – пусть не о горячем, но хоть каком-нибудь. Время-то ведь шло… Ненастный вечер незаметно обернулся ненастной ночью, опечатавшей палатку непроглядной тьмой. Уже и комара нельзя было хлопнуть без риска отвесить оплеуху соседу. Когда внутреннее беспокойство в их организмах определилось наконец как чувство голода, приятели зашевелились. Они нашарили в мокром рюкзаке банку тушенки и, чудом не поранясь, вскрыли ее на ощупь. Холодная тушенка оказалась твердой, как глина. Гарик с Вовиком вооружились вилками и, тыча то и дело вместо банки друг другу в руки, наудачу принялись за раскопки. Пища была суровая, но она сохранила приятелям жизнь – правда, лишь для того, чтобы продолжились их страдания. Мышцы их постепенно коченели, стыли, как тушенка. Зябнуть без сна в неподвижности – это то же, что мучиться до рассвета от зубной боли.

Невидимые, бесконечные тянулись часы, и с ними таяли последние надежды на перемену погоды. Давно прошли на восток лучшие, отборные дождевые дивизии, но не было края обозам тягучего, плотного, обложного сеянца. Однако суточный цикл совершается в любую погоду Мало-помалу небо все-таки побледнело и нехотя засветилось, словно экран допотопного телевизора. Едва в этом свете стало возможным что-то рассмотреть, приятели выползли из палатки. Уже не обращая внимания на морось и радуясь самой возможности двигаться, они решительно засобирались в дорогу. Вскоре продрогшая, шершавая от дождя река приняла на себя резиновое судно, а судно приняло на борт Гарика с Вовиком. Спустя несколько минут оставленный берег скрылся за кормой.

И снова они плыли по течению вниз. И снова, как в первый день похода, лодка шла в две полные человеческие силы. Гарик сменял на веслах Вовика, Вовик сменял Гарика. Каких бы мыслей каждый из них ни держался, оба они гребли, не щадя себя.

Что ж, так сложилось в силу погодных обстоятельств, что день этот стал последним днем их путешествия. Оно, это путешествие, уже не повторилось ни следующим летом, ни когда-либо вообще.

Отец Михаил

Парил нас отец Михаил по очереди и делал это исключительно приятно. Он почти и не хлестал нас, а больше гладил – по спине, по заду, по ляговищам… Но веник был так жгуч, что казалось все равно – гладить им или бить. Если бы наши тела не источали постоянно обильную влагу, мужская шерсть на них вспыхивала бы, наверное, как прошлогодняя трава. Пожалуй, подобное наслаждение мог бы испытывать поросенок, опаливаемый горящей соломой, не будь он предварительно умерщвлен. Но кто в те часы был живее всех живых, так это мы с Подполковником и наш обожаемый батюшка. Отдыхать мы выходили в предбанник, где пили водку с квасом и философствовали по разным пустякам. Парная баня – это, возможно, единственная плотская утеха, не связанная с функцией размножения. Действительно: «причиндалы» наши, которые одни не пробовали горячего веника, пребывали тогда в отпуску и только расслабленно шлепали, неживописно растекаясь под нами, когда мы садились на лавки.

И еще с неделю «отпуска», так сказать, за свой счет, нам с Подполковником предстояло получить от своих жен, потому что банные «всенощные» у отца Михаила были ими объявлены вне закона. Так уж устроены эти жены, что принимают в штыки любые наши сторонние утехи, даже если те не связаны с половой функцией.

Эту баню отец Михаил выстроил на своем участке раньше, чем гараж и бассейн, – раньше всего остального. Его родитель и родитель родителя были тоже священниками (один в Орловской области, другой, кажется, в Курской) и тоже любили попариться. Правда в остальном быту они оставались людьми непритязательными – к этому их приучили советская власть и жизнь в глубинке. Но Михаил закончил нашу лаврскую семинарию уже в новую эпоху, да притом получил хорошее распределение: служил он в московском богатом храме, не будем говорить каком.

Здесь, наверное, кто-то спросит: если место отец Михаил получил в Москве, то почему свою баню он выстроил в Посаде? Но на самом деле в этом нет ничего необычного.

Мы с Подполковником (и не только, конечно, мы) соседствовали домами с женщиной по имени Вероника. Но мы в наших домах обитали с детьми и женами, то есть имели полное обзаведение, а у Вероники в хозяйстве не было никакой живности, кроме дворовой собачки. Короче говоря, женщина она была холостая, безмужняя. Почему у нее с этим делом не складывалось, сказать трудно – с виду она была не страшнее других посадских жительниц. Мы с Подполковником помогали ей иногда в мужских делах – забор ли поправить, крышу ли починить, но, конечно, под присмотром наших жен. Просто мы ей немного сочувствовали: спеет баба при доме, при участке, а на крышу ей слазить и некому.

Годы шли, а у Вероники все оставалось по-прежнему, и, верно, не видать бы ей женского счастья, живи она в каком-нибудь другом городе. Но в том-то и дело, что мы живем в Посаде, а здесь у девушек есть большое преимущество. В нашем городе имеется Лавра, а при Лавре Духовная семинария, которая каждый год выпускает некоторое количество женихов, замечательных своей надежностью, а главное – быстротой. Такой уж порядок в православной церкви, что им, семинаристам, чтобы стать отцами, надо по выпуске непременно жениться. Холостого в священники не рукополагают, если, конечно, он не монах, поэтому вчерашние бурсаки брачуются не глядя, почитай что наудачу, – на удачу нашим посадским искательницам.

Пофартило наконец и Веронике, хотя не без нашей помощи, а точнее сказать, не без помощи наших жен. Им, должно быть, надоело видеть, как мы с Подполковником чиним Вероникины заборы, и они решили тактично с ней поговорить.

– Десять лет, – сказали жены, – десять лет, Верка, ты мечтаешь незнамо о ком. А не пора ли тебе посмотреться в зеркало?

Вероника посмотрела на себя в зеркало и пригорюнилась.

– Что же мне делать? – спросила она со слезой.

Наши жены попили чайку, посовещались и приговорили.

– Вот что, – сказали они, – ступай-ка ты, девушка, в Лавру.

А Вероника и сама поняла, что другого выхода нет. Вскоре после этого разговора она приоделась (хотя не слишком вызывающе), повязала голову платочком и ввечеру подалась из дому. Куда – можно было не спрашивать. И всего-то с недельку прогуливалась Вероника вдоль семинарской ограды, пока благополучно не зацепила его – нашего будущего товарища и ласкового банщика.