в костюме Рюука из «Тетради смерти» разносил напитки в пластиковых стаканчиках.
– Пунш, – подмигнул Рюук.
Он был одет во все черное. Плечи его покрывал воротник из перьев. Лицо он спрятал под слоем белой пудры, глаза были сильно накрашены, снизу подведены черным. Вместо рта от уха до уха красовался уродливый шрам.
Грим был нанесен профессионально. Даже становилось немного не по себе.
– Яблочный! – проулюлюкал он довольно низким голосом. – Люблю яблочки!
– Не откажусь! – засмеялась Рина. – Рюук, вы в отличной форме!
Парень отвесил поклон и удалился.
Иванна обрадовалась, узнав, что Рине предстоит летняя практика в школе, и начала сыпать советами по педагогике.
Рина переглянулась со мной.
Я поняла, что ей тоже не нравится Иванна с её розовыми щечками и вечным жизнелюбием. Она выглядела как Харухи Судзумия. На ней был черный корсет и юбка в складочку, на шее висела нарядная бабочка. Через плечо Иванна перекинула бас-гитару. Волосы собрала в привычное оданго и перевязала оранжевыми ленточками. Надела обруч с заячьими ушками. Идеальная роль для неё. Девочка вприпрыжку. Вечно несущаяся, стремящаяся, воплощающая.
Готова обнять всех и каждого. Но лучше не обольщаться, объятия могут оказаться слишком властными, воздуха не хватит.
Актовый зал был набит персонажами из разных вселенных.
Парень в костюме Наруто Удзумаки катался по полу, не жалея свой оранжевый спортивный костюм, и размахивал руками. Светлые волосы торчали во все стороны и были перехвачены повязкой, на которой был изображен символ деревни Коноха – спираль внутри листика.
Слово, которое он показывал, никак не могли отгадать.
– Хотите поиграть в «крокодила»? – предложила Рина.
– Я пока посмотрю.
У окна стоял парень, облачившийся в красный плащ с капюшоном, на груди был изображен знак Николя Фламеля[51].
– Угорь, – сказал он.
– Твоя очередь, Эдвард, раз ты угадал, – Иванна решила взять дело в свои руки, – нужно, чтоб играли динамичнее, – шепнула она Рине.
В конце зала, прямо на столе между тарелками с печеньем и твистером сидела Аня. Она была одета как Л. из «Тетради смерти», оказавшейся такой популярной на этой вечеринке.
Растрепанные волосы, синяки под глазами. Простая белая футболка и джинсы. Аня была босиком и ела пирожное.
– Интересный выбор.
– Видишь, как я вошла в роль. Ем сладкое.
Л. всегда ей нравился. Умный, самобытный, безжалостный.
– Я никогда не ем сладкое, – повторила она, заметив, что Рина не впечатлена.
– А где Морган? – прямо спросила Рина. Её начинала раздражать эта ситуация.
– Тут, – Аня пожала плечами.
– Тут?
– Был тут. Откуда я знаю, где он теперь?
– Ты сказала на шесть, мы явно не к началу пришли, – Рина начала повышать голос.
– Вроде на пять, – Аня откусила кусочек от клубничного пирожного, – есть салфетка?
Я достала салфетку из сумки и пожалела, что не могу в неё завернуться и исчезнуть.
– Ты сказала: шесть.
– Или ты услышала: шесть, – передразнила она. – Какой мне смысл говорить не то время?
– Ну, ты могла перепутать, – я хотела дать ей возможность разрешить все мирно. Чёрт, почему она не может хотя бы притвориться, что ей жаль?
– Это ты тут что-то путаешь! – с нажимом произнесла Аня. – Вы меня утомляете, девочки, – бросила она и, соскочив со стола, направилась к группке людей, играющих в «крокодила».
Мы ушли, не попрощавшись.
Рине нужно было в туалет. Актовый зал находился на третьем этаже. Мы спустились вниз по мраморной лестнице. Как раз проходила выставка «Наш Южный Буг», участники художественной студии выставляли свои работы на аукцион, их можно было прибрести за символическую цену. На собранные средства планировали закупить оборудование в класс компьютерной грамотности для пенсионеров. Местонахождение туалета можно было определить по запаху. Спустились в подвал. Тусклая лампа мигала под табличкой «Аварийный выход», красная стрелка указывала на покосившуюся табличку «Туалет».
– Ручки всегда мокрые, – предупредила я Рину и протянула пачку салфеток.
Я всегда открываю и закрываю двери в общественных туалетах с помощью салфеток. Не выхожу без них из дома.
Пока Рина пи́сала, я приняла решение: расскажу ей все, и будь что будет!
Важно хранить верность своему слову, но ещё важнее хранить верность себе. Пафосные речи всегда помогали мне решиться, и я уже представила, как здорово будет избавиться от этого груза…
– Блин, воды нет, – сказала Рина.
Как поняла, что не могу.
Ладно, сейчас мы выйдем отсюда. На свежий воздух, подальше от Ани, подальше от идеальной Иванны, от выставки «Наш Южный Буг», от моих вспотевших ладоней, и я сделаю это.
– Может, это парень в костюме Рюука? Он был там? Не понимаю, – Рину понесло, как только мы вышли из здания, – не понимаю, он писал, что я нужна ему.
– Морган, – перебила я её, – писал такое?
– Уговаривал бросить работу. Он же, – Рина закурила, – единственный человек, который обо мне заботится. Ругал меня, если забывала поесть. Записал мне песню. Я уже несколько месяцев под неё засыпаю.
– Осенний сонет? – спросила я.
Безумие какое-то, Морган заигрался, это уже слишком, что он творит?
Сережка наложил сонет Бодлера на музыку и в последнее время часто играл в Газебе. Он посвятил эту песню Марте. Они нашли «Цветы зла» на кладбище, когда принесли Андрею, покойному отцу Моргана, воздушных шариков на день рожденья. Он не любил цветы, он любил летать. Кто-то просто оставил сборник на скамейке с закладкой на сороковой странице.
Та осень выдалась тяжелой.
Книгу забрал Сережка, а когда они с Мартой наконец съехались, она затерялась среди барахла, которое он привез со старой квартиры. До этого Сережка жил с мамой, и она снарядила его в семейный путь как положено – сервизы, ковер на стену, тридцать томов Большой советской энциклопедии.
А недавно нашел.
И переложил слова на музыку. Мне рассказал об этом Морган.
Я так и не поняла, почему он смог простить Сережку, лучшего друга своего отца, но никак не простит маму.
Может, потому что у него должен был быть брат. Марта узнала о своей беременности, уже когда Андрей оказался в больнице. Никому ничего не сказав, она сделала аборт. Морган узнал об этом случайно. Ещё в детстве подслушал разговор Марты с какой-то подругой. Он всё никак не мог взять в толк, что это за слово такое. Аборт. Но одно Морган понял точно: у него мог бы быть брат, но никогда не будет.
Может, потому что Сережка чувствует вину. Он всё-таки умудряется быть счастливым, но хотя бы чувствует за это вину. Ему хотелось бы спасти человечество. Каждый раз, когда он слышит плохие новости по радио, он меняется в лице. Как будто он должен был воспрепятствовать пьяному водителю, продавщице, которая продала алкоголь несовершеннолетнему,