откатился на две ступеньки вниз и вскочил на ноги. В руках кинжал и шпага. Та же усмешка. Герцог мгновенно сообразил, что способностей его изнеженного приятеля недостанет, чтобы победить в поединке человека, который только что так изящно и добродушно выпутался из столь щекотливого положения. Поэт сделал выпад. Итальянец ушел от удара без видимых усилий. «Оставь его, — сказал герцог, — он человек военный, не из приличных». Поэт, не опуская шпаги, воскликнул: «А как же моя честь?»
Capo бросил взгляд вверх: «Ах, у вас, пидоров, оказывается, честь имеется». Третий выпад напоролся на такой контрудар, что у поэта аж в глазах потемнело. «Опусти оружие», — приказал герцог.
«Я от него мокрого места не оставлю, вот увидишь», — сказал поэт, глядя на герцога. Он крутил ракеткой, чтобы расслабить запястье. «Не сомневаюсь, — ответил герцог, — только не отвлекайся».
Математик на минуту вышел из благостного немого состояния и встал. Напомнил собравшимся, что с этой минуты ставки делаются только на окончательный результат. Справился у герцога: «Правильно? Теперь только на выигрыш?» Герцог не совсем понял, о каком правиле он толкует, но согласился. Математик зычно объявил, что можно ставить.
Барраль, немного поколебавшись, положил на линию маленькое состояние, сколоченное отчасти из выигранных, отчасти из выданных герцогом, отчасти из прикарманенных под шумок монет. Поэт с оскорбленным видом сказал ему: «Считай, ты уже богач, Отеро». — «Ставьте жалованье за следующий месяц!» — крикнул герцог. «Какое такое жалованье, господин?» Он дал им денег. «А если продуем?» — «Выплачу вдвойне». — «Ставки вдвойне?» — «Да не ставки, а жалованье, недоумок». Барраль сгреб всё в кучу и отнес на линию; сделал второй столбик из монет со стороны испанца. Столкнулся при этом с апостолом Матфеем. Тот осклабился.
Накануне ночью ломбардец состроил точно такую же гримасу, когда поэт наконец опустил шпагу. Как кот, который, потягиваясь, насмешливо разевает пасть. Поэт попятился вверх по ступеням, вновь выставив клинок вперед. Ломбардец не стал нападать.
Когда он дошел до верха, герцог тоже вытащил шпагу, желая быть наготове. Итальянец закатил глаза: «А ты-то чего защищаешься? Ты же не пидор, как мы с ним. — Спрятал шпагу и кинжал. — Отвалите с дороги, я пройду». — «Это все навет», — прошептал поэт герцогу. Поравнявшись с ними, capo протянул им руку. Понял, что рукопожатий не дождется, смачно рыгнул и неторопливо вытащил мех с вином. По тому, как неуклюже он попытался его откупорить, испанцы поняли, что он все еще совершенно пьян. «Пора!» — выкрикнул герцог, и они кинулись в атаку. Итальянец ушел от ударов. Второго выпада он поджидал уже во всеоружии, ухмыляясь. «Так мы договорились или как? — сказал он. — Я предпочитаю ночевать дома, а не у альгвасила, а вас ждут в Испании». Шпаги вновь опустились. Герцог вложил свою в ножны. «Я этого так не оставлю!» — взвыл поэт. «Сейчас ты не можешь ничего сделать, — устало сказал герцог, — пьяным ты драться не умеешь». Итальянец уже позабыл про них и шарил по земле в поисках меха.
С возвещением последних ставок на итальянской стороне корта воцарился разброд: художник жадно пил вино, вливаемое ему в глотку сладострастной Магдалиной. «Если он еще и надерется, дело сделано, — сказал герцог, — играй, как играешь». Ломбардец уже развернулся; теперь Магдалина разминала ему плечи. Сделали последние ставки. «Вас не волнует, что, кроме нас, ни один человек не поставил на нашего?» — поинтересовался Барраль.
Поэт предпринял последнюю попытку отстоять свою честь с оружием в руках. Итальянец сбил его с ног и приставил острие шпаги к горлу. «Дурной он у вас, — сказал он герцогу. Потом обратился к поэту: — Может, лучше развернешься, и я тебе вставлю?» И сгреб яйца в охапку. В эту минуту послышались благочестивые шажки математика. «Что ты творишь? — кричал он. — Оставь этого юношу и пойдем домой!» Итальянец в который раз убрал оружие. «Можно мне на боковую?» — осведомился он, глядя в глаза поэту. «Он убийца», — напомнил приятелю герцог. «Благодарю», — ответил итальянец с поклоном. Математик обнял его за плечи и попытался увести: «Вечно ты во что-то ввяжешься!» Испанцам он бросил: «Простите его, господа, он пьян, завтра ни о чем не вспомнит». Они уже удалялись, когда поэт пронзительно заорал им в спины: «Я вызываю его на дуэль!» Все на миг замерли. «Да чтоб вас!» — выругался герцог сквозь зубы.
«Может, начнем уже?» — в сердцах крикнул поэт. Художник, припавший к Магдалининой щеке, презрительно швырнул мяч в его сторону, даже не открывая глаз. Поэт решительно поймал его из воздуха. «Спорим, ты не знаешь, чьими волосами набит этот мяч?» — с улыбкой спросил художник через корт. Испанец пожал плечами. Какая ему разница. Отбил мяч об землю и пошел на линию подачи. «Скапулярий, — напомнил герцог, — потрогай скапулярий». Поэт дождался, пока художник станет на свое место. Tenez!
Математик и capo развернулись и уставились на поэта. «Ты понимаешь, что ты несешь, давалка? — сказал capo. — Я же тебя убью, а мне потом голову отрубят». Герцог хлопнул себя по лбу. «Дружище, — сказал он, — возьми свои слова назад сию же секунду, я тебя умоляю». — «Ну так?» — спросил capo. «В полдень, — ответил поэт, — на пьяцца Навона; вы выбираете оружие». Математик с художником покачали головами, как бы не веря своим ушам. Герцог запустил пальцы в шевелюру, надул щеки, с шумом выдохнул и спросил: «Какое будет оружие?» Ученый не дал приятелю раскрыть рта. «Ракетки, — сказал он, — за оружие будут ракетки, а дуэль будет в три сета со ставками. Кто выиграет два сета, побеждает». Capo прыснул, поэт вскипел, а герцог подтвердил: «Пьяцца Навона, полдень, паллакорда». — «Откуда нам знать, что вы явитесь?» — спросил поэт, подрастеряв кураж. «Меня всякий знает, — ответил итальянец, — я Караваджо». — «Франсиско де Кеведо, — представился испанец и вылупил глаза. — А господина как зовут?» — кивнул он на ученого. «Галилей, найти меня можно в палаццо Мадама». Герцог не заставил себя ждать: «Педро Тельес-Хирон, герцог Осуна».
Поэт вложил в подачу все, что мог. Мяч ударился в потолок галереи. Художник дождался его. Отбил по головокружительной линии и положил точно в воротца. Cacce per l’italiano! — прокричал математик. — Due, equali[120].
Встреча цивилизаций
Эрнан Кортес — одному из своих солдат в минуту покоя, под умиротворяющее жужжание насекомых во мраке плоскогорья: «Эти дикари, когда играют в мяч, отрубают голову победителю». Солдат чешет в затылке: «Воистину дьявольское племя; нужно научить их, что голову отрубают проигравшему».
Мантия для императора
Дон Диего де