Вот и направились мы в комнату бытового обслуживания при новом вокзале. Часа два утюжили там нас, пуговицы чистили, свежие подворотнички к мундирам пришивали. Вышли мы из той комнаты, как женихи, нарядные.
Наконец, Перепелица и Левада заняли места в вагоне узкоколейного поезда. Значит, мы почти дома. Оглядываемся со Степаном на людей – может, кого из Яблонивки увидим. Но разве в такую пору кто уедет из села? Весенние работы в разгаре! Однако в соседнем купе замечаю знакомлю жинку в белой хустынке. Да это же тетка Явдоха!
Так и рванулся я к ней.
– День добрый, титко Явдохо! – говорю.
А она глядит на меня и не узнает. Потом всплеснула руками и отвечает:
– И-и-и, Максим Кондратов! Неужто ты? Своим очам не верю!
– Он самый, – отвечаю.
– Хлопчик мой славный! Ой, який же ты став! Сидай со мной рядом да дай поглядеть на тебя! Ни за что не признаешь, изменился, вырос. А похорошел как!.. – и запела, запела. Не голосок у тетки Явдохи, а прямо мед. Умеет человеку приветливое слово сказать.
– Остановитесь, титко! – говорю ей. – Хватит слов. Нам цветы треба, шампанского!
Дробный смешок Явдохи по всему вагону рассыпается.
– Хватит, – говорит, – что я тебя, дурная баба, провожала цветами.
– Ну тогда, – отвечаю, – отпустите трохи гарных слов для Степана. Смотрите, какой вон генерал у окна сидит, – и указываю ей на Степана.
– И правда! – всплеснула руками Явдоха. – Батеньку мой, правда. Степан!.. Степанэ! Степаночку! Ходи сюда!
– Иди, иди, Степан, не важничай, – поддерживаю я. – Это же титка Явдоха. Не узнаешь? Кажись, не узнает.
– Узнаю, – отвечает Степан и подходит к нам. – Здравствуйте, титко! Хорошо, что встретили вас. Про село нам расскажите. В курс яблонивских новостей введите. Ну, как живете?
– Сами побачите, – отвечает. – Живем, беды не знаем. А я вот возила своей Оленьке трохи пирогов да яичек. Студентка она у меня, на учительницу учится. А вас и не ожидают дома, не знают, что гости дорогие едут. Оцэ радость батькам! Оцэ счастье яке! – снова запела тетка Явдоха. – А вас на станции не встречают?
– Нет, – говорю, – хотим неожиданно нагрянуть.
– А так, так, – соглашается Явдоха, – неожиданно, неожиданно. От станции машиной нашей подъедем. Сегодня Иван Твердохлеб возит удобрения в колхоз.
– Как он там, Иван? – интересуюсь.
– Ничего. Хату ставит, женится. Слышала – скоро свадьба.
Ого! Люблю оперативность.
– А кто невеста? – спрашиваю. – Яблонивская?
– Эге ж, наша, сельская, – отвечает Явдоха. – Славная дивчина, хоть и вертлявая трохи – Маруся Козак…
Своим ушам я не поверил.
– Маруся Козак?! – переспрашиваю у тетки.
– Эге ж, Маруся… – и вдруг голос тетки Явдохи осекся. Всполошилась она и затараторила: – Ой, що ж я балакаю! Брешут люди, а я, дурна баба, передаю вам. Не может того буты! Сам побачишь, Максимэ, что все это брехня чистая! Люди и не то еще могут наговорить…
Одеревенел Максим Перепелица. Ни рукой, ни ногой, ни языком не могу пошевельнуть. Тетка Явдоха еще что-то говорит, а я оглох. Уставил глаза в окно и света белого не вижу. «Неужели Маруся дурачила меня все время? А письма какие писала, обещала ждать Максима…»
Эх, Маруся, Маруся! Вот и колеса вагона вроде выбивают: «Маруся-Маруся-Маруся… Обманула-обманула-обманула…» Проклятые колеса!
Чувствую, Степан трясет меня за плечо.
– Пойдем, – говорит, – постоим на площадке, курить хочется.
Вышли. Степан даже в лицо мне боится глянуть. Спрашивает:
– Выдержишь, Максим?
Я заскрипел зубами, вздохнул тяжело и твердо, со злостью, сказал:
– Выдержу! Еще и на свадьбу к Марусе пойду…
Но, скажу я вам, такой обиды еще никто в жизни не наносил Максиму Перепелице. Да и не только в обиде дело. А с сердцем мне что делать? Не выбросишь же его! Прямо огонь в груди горит. Но никуда не денешься. Припоминаю, что Иван Твердохлеб – хлопец действительно красивый, боевой, в армии служил. Знать, Максиму далеко до него, раз Маруся забыла Максима…
Когда на нашей станции сошли мы с поезда, тетка Явдоха предлагает:
– Поедемте к складам, там машина…
– Нет, – перебиваю ее, – нам хочется на поля яблонивские поглядеть. Пешком пройдемся, у нас чемоданы не тяжелые.
– Верно говоришь, Максим. Пошли, – поддерживает меня Степан.
– Ой, разве так можно?! – всполошилась Явдоха. – Вроде и домой не спешите. Возьмите хоть семечек на дорогу, чтоб не скучно было. Вон их у меня сколько в кошелке осталось. Гарбузовые! Небось забыли там, в армии, какие они, гарбузы, есть? А парубкам нельзя про гарбуза забывать, – и тетка Явдоха уже на ходу сняла с меня фуражку и насыпала в нее тыквенных семечек – крупных, поджаренных. Степан выгребает из своей фуражки семечки в карман, а я гляжу на свою порцию и закипаю от злости. Не намекнула ли мне этим тетка Явдоха?.. Конечно, намек! Забыл, мол, Максим, что такое гарбуз, так не забывай…
Как махнул я из фуражки семечки на землю, Степан даже свистнул от удивления. А потом горько усмехнулся, вспомнив обычай наших девчат подносить нелюбому парубку, который сватается, тыкву в знак отказа. Поэтому яблонивские парубки больше смерти боятся тыквы. Подцепить хлопцу гарбуза – хуже чем солдату наступить на мину!
И вот, кажется, тетка Явдоха намекнула мне про гарбуз. Но это мы еще посмотрим! Может, Маруся и не дождется, чтобы я сватов к ней засылал!
Идем мы со Степаном вдоль железнодорожного пути к тропинке, которая напрямик к Яблонивке ведет. А солнце так ярко светит с безоблачного неба, вроде ему и дела нет до моей беды. За кюветом в траве синими огоньками фиалки горят, золотится лютик и козлобородник. А вон одинокая вишенка вся белым цветом облеплена, нарядная, как невеста. Гм… невеста…
«Держись, Перепелица, – думаю, – дашь сердцу волю – раскиснешь».
Об этом и Левада начал толковать, когда мы свернули с железнодорожного пути на тропинку, отделявшую засеянное поле от луга:
– Не жалей и не убивайся. Не стоит она того. Презирай!
Ну что ж, попробую презирать.
Осматриваюсь вокруг. Все знакомо – каждый бугорок, куст. Не одно лето провел я на этих полях, когда хлопчиком был и коров пас. Но замечаю и изменения. Далеко в стороне тянется дорога. Вдоль нее бегут телефонные столбы. Это новость! Значит, Яблонивка уже с телефоном. А может, и телеграф есть? Спрашиваю у Степана, но он пожимает плечами и на другое мне указывает пальцем.
– Видишь, – говорит, – ольховский ров-то исчез!
И правда, раньше к самой Мокрой балке подступала глубокая канава, заросшая лебедой. Она отделяла нашу землю от Ольховской. А теперь поле ровное, без единой морщинки. Вот где раздолье для трактора или комбайна!
Уже и село впереди показалось. Хат не видно – только белые клубы цветущих садов и зелень левад. Кажется, слышно, как в яблонивских садах пчелы гудут, и чудится запах вишневого цвета. И еще заметны над садами высокая радиомачта да ветряной двигатель, поднявший в небо на длинной шее круглую, как подсолнух, голову. А над полем струится, точно прозрачный ручей, горячий воздух. Значит, земля добре на солнце прогрелась.
Прибавляем шагу. Эх, были бы крылья… Вроде посветлело вокруг при виде родного села.
Но что же мне все-таки с сердцем делать?! Так щемит, что хочется самому себе голову откусить!.. Ох, Маруся, Маруся!
Когда пришли в Яблонивку, солнце склонилось уже к Федюнинскому лесу. Степан Левада повернул в свою улицу, а я – в свою. Иду с чемоданом в руках и на обе стороны улицы раскланиваюсь – с односельчанами здороваюсь.
Вот уже и садок наш виден. Прямо бежать к нему хочется. Но не побежишь – сержант ведь, не солидно. А тут еще дед Мусий стоит у своих ворот – жиденькая бородка, рыжеусый, в капелюхе соломенном. Раскуривает трубку и с хитрецой на меня посматривает.
– На побывку, Максим Кондратьевич? – спрашивает.
– Так точно! На побывку! – отвечаю по-военному и спешу побыстрее пройти мимо деда. Уж очень говорлив он. А мне не до разговоров.
Но не так просто отвязаться от Мусия.
– Постой, постой, Максим! – просит дед и, прищурив глаза, к моим погонам присматривается. – Это что, командирские?
– Сержантские, – отвечаю и на минутку ставлю чемодан. – А вы, я вижу, весь двор свой обновляете? И ворота новые и заборы. – На колодец тоже указываю, где вместо деревянного сруба цементный круг стоит.
– Э-э, Максим, – смеется старый Мусий, – и вправду ты давно в селе не был, раз такое спрашиваешь. Всем колхозом решили, чтобы село в порядок привести. Вот и приводим.
Оглядываюсь вокруг. Точно: село вроде новую рубашку надело.
– Ты на свою хату погляди, – предлагает Мусий. – Иди сюда, здесь виднее.