Но так или иначе, а Джиро ворча унесся и в тот же день к вечеру приволок термофиал с необходимой культурой. Биобульон был тут же, при нем, вылит в ящик с заготовленными листьями папоротника, туда были пересыпаны только что выращенные фиолетовые тли, и на специальном лифте вся эта сумасшедшая смесь, которая тут же начала шипеть и плеваться, была переправлена лифтом на крышу гексхузе.
К ночи был организован хорошо моросящий дождь, и куаферам осталось только ждать результатов — вернее, отсутствия результатов.
Как потом показали результаты расшифровки «стрекозиных» записей, Федер опередил академиков не больше, чем на два-три дня. Один из них, Данвин Ли, действительно академик, но академии расформированной, раньше занимавшийся общей биологией, но потом вдруг переключившийся на антропологические проблемы племен мутантов, во множестве плодившихся в пограничных районах Ареала; затем бросивший науку вообще и открывший частное сыскное агентство по розыску сбежавших жен и мужей; толстый такой дядечка, законченный поклонник наркомузыки, жутко ленивый, но с поразительно сообразительными, цепкими мозгами, начал разрабатывать с помощью интеллекторов план контроля пробора. Главная опасность для Федера заключалась в том, что этот план предусматривал проверку пробора на наличие тайных программ. Лежа на огромной кровати, Данвин щурился на потолок и всячески обсасывал свои идеи. Поначалу у него ничего не складывалось, но потом он начал задавать интеллектору опасные вопросы.
И вот тогда прошел дождь.
Академики от того дождя все как один расчихались и рассопливились, но уже к вечеру насморк прошел, уступив место расслабленности и некоторой сонливости. Мамуты, приставленные к академикам, насморк и сонливость засекли, но доложили только о насморке. А поскольку здоровье академиков тут же и восстановилось, то особенной тревоги у их начальства это сообщение не вызвало.
Данвин расклеился чуть больше остальных, но никто, даже он сам, ничего не заподозрил, потому что свой насморк он посчитал поводом приналечь на единственное лекарство, которое признавал на этом свете — крепкие наркосимфонии, — и немножко с лечением перестарался. Но, отойдя от лечения, Данвин обнаружил в себе особенность: он стал забывчив, легко утомлялся и мог теперь часами, даже сутками раздумывать над какой-нибудь маловажной проблемой, нисколько не приближаясь к ее решению. Мозг потерял цепкость. Будь Данвин чуточку поактивнее, он бы догадался, что с ним что-то совсем не то происходит, но он объяснил свою внезапно наступившую умственную немощь усталостью, наркомузыкой, возрастом. А потом наступило состояние беспрерывной эйфории. Ли стало казаться, что его новые завиральные идеи, уже совершенно не относящиеся к пробору, чрезвычайно важны. Только никто этого не мог оценить. Раздражения по этому поводу, однако, у Данвина не возникало. Скорее наоборот — как никогда в жизни, был он теперь доволен и собою, и окружением.
Примерно то же произошло и с другими академиками. Службу свою у Благородного Аугусто вроде бы по-прежнему исправно неся, они перестали давать результаты, из-за которых так ценил их главный бандит. И так же, как Данвин, они были спокойны и всем довольны — довольны прежде всего самими собою.
И Федер облегченно вздохнул.
17
Решение проблемы академиков было еще не победой, а лишь шагом к ней.
Федер с Антоном, опасаясь новых шпионов или «стрекоз» Аугусто, хотя вроде контроль за этим был налажен постоянный и всеохватный, предпочитали вслух ни о чем лишний раз не распространяться. А вот Джиро чуть не выдал противнику секрет ямайского дождя. И не потому что был болтуном. Просто он очень любил поучать своих подчиненных, но, будучи громкоголосым и косноязычным, мог наговорить лишнего в присутствии мамутов-охранников. Правда, обошлось.
Существовали и проблемы иного рода. Например, нейтралитет с мамутской армией Аугусто, чудом не нарушавшийся. С армией, которая все прибывала и прибывала, грозя вытеснить куаферов за пределы лагеря. Несмотря на просьбы и требования, несмотря на условия, которые Федер поставил перед Аугусто в самом начале пробора и о которых постоянно напоминал ему позже, доказывая, что никакой пробор с таким количеством посторонних нормально сделан быть не может, число мамутов на Ямайке все росло. Больше того, они вели какую-то не совсем понятную, но бурную деятельность. Ежедневно прибывали и отправлялись куда-то большегрузные вегиклы и двухместные катера, на площадке, специально расчищенной и отвоеванной у обрабатываемой территории, регулярно проводились какие-то тренировки, учебные схватки, стрельбы… «Боюсь, все это вам придется вытерпеть и учесть в своих планах, уважаемый Федер, — говорил Аугусто. — У меня большой коллектив, в бездействии он просто не в состоянии находиться. Да и текущих дел у меня полно».
Акции Соленого Уго сильно ухудшили взаимоотношения между Аугусто и Федером, между куаферами и мамутами, и без того взрывоопасные. Аугусто все чаще впадал в состояние нерассуждающей ярости — хотел немедленно покончить с куаферами, обвинял Федера в настоящей, а не провокационной подготовке восстания, и Федеру долго приходилось отговаривать Аугусто от самоубийственной для него самого затем расправы.
Правда, Аугусто не хотел, а может, даже и не мог гарантировать Федеру лишение мамутов права наличную месть. В крайнем случае он только обещал, что мамуты будут сдержанными. И действительно, регулярно случавшиеся разборки не доходили до фатального исхода.
Стычки между куаферами и мамутами резко участились. Они происходили практически каждый день. А однажды нескольким куаферам пришлось всерьез подраться с «родственницами». Куаферы — среди них оказался и Кун Чу — сначала растерялись, увидев перед собой агрессивно настроенных женщин, а не более привычных мужчин или зверей, но, получив поначалу хорошую взбучку, умудрились все же этих девок скрутить и от души отколошматили их по задницам. «Родственницы» при этой экзекуции визжали и выли, они страшными клятвами клялись отомстить обидчикам за свою поруганную честь. Впрочем, они еще больше возненавидели куаферов, когда выяснилось, что на их честь никто не покушается.
— С какой они, интересно, планеты, такие злющие? — заинтересовался после стычки Кун Чу.
На это Федер ответил:
— С планеты Любви.
— А-а-а-а… Надо было самому догадаться.
Планета Любви была, наверное, в Ареале самой уникальной — там жили только женщины. Совсем непонятно, каким образом, но размножались они без помощи мужчин и на контакты с остальным миром шли с большой неохотой. С давних времен беженки с этой планеты считались признанными амазонками-воительницами, и притом очень развратными. В жены их старались не брать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});