Читать интересную книгу Горит восток - Сергей Сартаков

Знаю.

Ну, скажи.

Не скажу. Вот почему… — И остановилась.

Что же ты? — настаивал Савва.

Потому… «По кудрям да по рубашке вижу, говорит, забулдыга парень. И еще из Нижнего. Обязательно, говорит, гармонист и пьяница». А у нас и так тятя мой выпивать любит.

Вот оно, оказывается, дело какое, — протянул Савва. — Значит, я — гармонист и пьяница?.. А где твой тятя работает?

В мастерских.

А чего же он такой пьяница?

Пьяница — это ведь она про тебя сказала. Тятя-то не пьяница. Только выпивает. А чего же ему не выпивать? — убежденно сказала Верочка. — Все пьют. Хорошо еще, в карты не играет.

А ты в дурака умеешь играть?

Умею.

Ну и я тоже умею. Только чтобы не мошенничать, — он предостерегающе поднял палец.

Все равно оставлю, — пообещала Верочка.

А это еще посмотрим… — сказал Савва. — Ну ладно, пока до свидания. — И сам пошел было, да еще остановился. — Погоди! Ну, пьяница — я еще понимаю, а гармонист чем плохой человек?

Будешь по ночам с девчатами гулять, — отбегая, засмеялась Верочка, — а мама у меня строгая, таких не любит.

Савва посмотрел ей вслед, на ее мелькнувшие в траве крепкие, загорелые ноги, обдернул рубашку, поправил поясок и пошел обратно в поселок.

Агафья Степановна, — сказал он удивленно взглянувшей на него женщине, — вы на кудри мои внимания не обращайте, к ним привыкнуть можно. Водки же я, честное слово, капли в рот не беру. И не гармонист. Да вы что, Агафья Степановна, так гармонистов не любите? Право… Ну, пустите меня к себе на квартиру! Честное слово, через два года пожалеете, что я не гармонист…

И действительно, скоро Агафья Степановна пожалела, что Савва не гармонист.

"Два года прошли незаметно. Вера вытянулась, похорошела, из горкой босоногой девчонки превратилась в степенную, держащую себя с большим достоинством девушку.

Вечерами, когда заканчивались все домашние дела, хотелось в поле, на лесную опушку или в круг молодежи — поиграть, попеть, поплясать. И уж куда было бы лучше ходить об руку со своим гармонистом!

Медведь ты, чистый медвежонок! — дразнила она иногда Савву, теперь ласково, чуть поднимая тонкую бровь. — Ни попеть ты, ни поиграть на гармони не умеешь. А еще нижегородский…

И качала головой, поводила плечами так, что тихонько постукивали бусы. Они садились играть в карты, и дураком неизменно оставался Савва.

Вера с ним очень сдружилась и редко на гуляньях отходила — разве только для того, чтобы повертеться в сибирской «подгорной», до которой Савва не был охотником.

В летние праздники они вдвоем, поднявшись до зари, переплывали на пароме Уду и уходили под Вознесенскую гору. Там собиралась и еще молодежь, а бывало, приезжали на подводах и целыми семьями, с корзинами напитков и съестного, со сковородками и самоварами, — и день проходил очень весело. Вере с Саввой не сиделось на травке внизу, у реки. Хотелось непременно подняться по крутому-крутому и длинному сыпучему откосу к отвесным скалам н там, пользуясь уступами и трещинами в камнях, взобраться на самый верх обрыва. Туда вели удобные тропинки, обходы, но это было неинтересно… Лазать по скалим Савва был большой мастер и быстро обучил этому искусству и Веру. Они возвращались с прогулки домой исцарапанные, загорелые, увешанные венками из живых цветов.

Филипп Петрович давно стал смотреть на них как на будущих жениха с невестой. Втайне подумывала об этом и Агафья Степановна. Провожая по утрам на работу в мастерские «мужиков», как она их называла, заботливо и совсем одинаково оглядывала и того и другого.

Как-то так повелось, что и без особой просьбы со стороны Саввы Агафья Степановна сама стала стирать и чинить его белье. Протирались на сапогах подметки — она подсовывала Савве обувь Филиппа Петровича, а его сапоги брала и несла в починку. На собственные сбережения купила плотной синей китайки и сшила своими руками Савве рабочий костюм. Савва стал предлагать ей за него деньги — Агафья Степановна отказалась.

Это в подарок на именины тебе.

Да я же еще не скоро буду именинником!

Ну пусть зачтется вперед.

Савва работал вместе с Филиппом Петровичем в токарном цехе. Они готовили из бронзы мелкие детали паровозной арматуры. Филипп Петрович, крепкий, жилистый, все рвался в кузнечный цех, нравилось ему стучать по раскаленному добела железу тяжелым молотом, плющить и мять металл. А Савва его отговаривал.

Филипп Петрович, — говорил он, — ты подумай сам: у кузнеца работа так, приблизительная. Разве можно сравнить ее с работой токаря? Уж если переходить на другую, так давай лучше будем пробиваться тогда в инструментальщики.

Ну его к черту, — отвечал Филипп Петрович, — там уж шибко тонкая нужна работа. Терпения не хватит у меня пилить, шабрить да подшлифовывать.

Вместе они почитывали и нелегальную литературу. Обычно приносил брошюры Савва. Оп и читал их вслух.

Филипп Петрович, вздев на нос очки, молча слушал, не перебивая, и начинал разговор только тогда, когда Савва перевертывал последнюю страницу.

Филипп Петрович состоял в конспиративном рабочем кружке. А когда подружился с Саввой — и его ввел в этот кружок. Сначала долго присматривался к парню, обдумывал: как это сделать и стоит ли? Но Савва в кружке оказался сразу как рыба в воде.

Еще до приезда Саввы кружок собирался на квартире Филиппа Петровича. Проводил в нем беседы Семен Аристархович Буткин, в качестве ревизора управления дороги наезжавший в Шиверск довольно часто. Но потом рабочие к Буткину охладели, потянулись к Петру Терешину и Ване Мезенцеву, которые держали связь с Лебедевым, а этот кружок сам собой распался. Правда, некоторое время спустя Буткин организовал новую группу, куда вошли главным образом путейские рабочие, но эта группа стала держать себя особняком. Впрочем, Филипп Петрович иногда заглядывал и туда: ему нравилось слушать, как говорит Буткин.

Большой слабостью Филиппа Петровича была неодолимая любовь к вину. Частенько на праздниках или после получки он напивался — и напивался основательно. Ходил по улицам, горланил песни, не то начинал бормотать такие слова, за которые можно было попасть и в полицию. Друзья его уводили, укладывали спать и, протрезвившегося, наутро горько упрекали. Филипп Петрович сидел на постели, свесив босые ноги, понурив голову, и твердил:

— Не буду, братцы, крест святой, не буду. Последний раз со мной так. Случится еще — бейте меня, убивайте, делайте со мной все, что хотите…

С тех пор как поселился у него Савва, Филипп Петрович и вправду пить стал умереннее, только по рюмочке после работы и малость побольше в праздничные дни. Савва умел с ним ладить и, если все-таки Филипп Петрович перегружался, не отходил от него, пока не приводил домой.

В гости они всегда ходили вместе, к общим своим друзьям. И самым задушевным из всех был стрелочник Кузьма Прокопьевич, с которым Савва познакомился на платформе еще в день своего приезда. Филипп Петрович дня без него не мог прожить. Или поглядывал нетерпеливо в окошечко — не идет ли Кузьма Прокопьевич, если обещался прийти, или сам бежал к нему. У них и разговоров больших между собой не бывало, а так просто, сидят, друг на друга поглядывают, покуривают, изредка словечком перебросятся. И им хорошо. На душе полное удовлетворение.

Савва тоже любил Кузьму Прокопьевича. Но отмалчиваться ему не давал, задирал острым словцом. А тот всегда незлобно отшучивался.

Зато Вере Кузьма Прокопьевич не давал проходу. Он был ее крестным отцом. Обычно все свои шутки он начинал так:

Дочка, а дочка…

Слышу я, крестный, — сердилась Вера, зная, что за этим последует.

Внучонок мне сегодня приснился. Вот эконький, маленький, — он ставил себе на ладонь коробок спичек.

А чего тебе, крестный, все один и тот же сон снится?

Часто снится — наяву случится.

Вера налетала петушком и тузила его кулаками в худую, узкую спину.

Ох, ох, — стонал Кузьма Прокопьевич, — умру и внучонка не дождусь! Пожалей, дочка…

Впрочем, долго сердиться Вера не умела. И немного погодя она уже сидела рядом с Кузьмой Прокопьевичем и, обняв его за шею, напевала свою любимую песню:

Что ты жадно глядишь на дорогу?.. В стороне от веселых подруг…

Кузьма Прокопьевич подтягивал таким же тоненьким, как н у Веры, голоском. Агафья Степановна посмеивалась:

Девоньки, а мужикам с вами попеть можно?

И вступала нарочито густым мужским басом. Потом присоединялись и Савва с Филиппом Петровичем. Песня лилась широким разливом. Савва фальшивил, и Вера досадливо грозила ему пальцем.

Кузьма Прокопьевич любил увязаться за молодежью на прогулку. Соблазнял на это и Агафью Степановну. Филипп Петрович ходил только в том случае, если в корзинку со съестным ставилась белоголовая бутылочка — «митрополит», ну, на худой конец, и с красным сургучом — «начальник станции». Кузьма Прокопьевич добровольно брал на себя все заботы насчет набора питий, яств и посуды, сам нес корзинку, сам потом собирал для костра сучья и сам торжественно жарил яичницу.