И шутить ещё умудряется. Такой вот он — мой Вертинский.
— Конечно живой, — мой голос хрипит ещё сильнее. — Попробовал бы…
Договорить уже не получается. Вертинский переворачивает ладонь и протягивает ко мне, я хватаюсь за неё, поздно опомнившись, что у него на тыльной стороне вставлен катетер, и ему, наверное, больно.
А потом не выдерживаю, присаживаюсь на край его кровати, утыкаюсь лбом в плечо и даю волю слезам. Без рыданий, но всхлипы сдержать не получается.
— Дурочка, — говорит ласково, сжимая мои пальцы.
Так и сидим. Долго. Я — уткнувшись носом в его грудь, он — сначала нежно поглаживает меня по волосам, но потом, кажется, периодически дремает. Ему ещё тяжело, наркоз ведь не шутки, да и куча обезболивающих.
Больничная кровать широкая, и я скидываю кроссовки и забираюсь у нему, устроившись с краю. Тоже прикрываю глаза, но не сплю.
Медсестра, что приходит сменить капельницу, качает головой, но ничего не говорит. Меняет лекарство и уходит, но через пять минут возвращается ещё с одним одеялом. Она тихонько мне сообщает, что врач разрешил мне остаться на ночь, но только при условии, что я спущусь в буфет, пока он не закрылся, и поем.
Я соглашаюсь и, поцеловав спящего Егора аккуратно в щёку, выхожу из палаты.
Сначала хочу купить еду навынос, но потом понимаю, что перед Егором есть не стоит. Ему ведь нельзя сейчас. Заказываю картофельное пюре с тефтелей и компот, быстро ем и спешу обратно. Даже эти пятнадцать минут кажутся мне невероятно долгими.
Когда возвращаюсь в палату, застаю Егора неспящим. Он пытается дотянуться до бутылки с водой и морщится.
— Сейчас, — тороплюсь подать ему. — Врач разрешил мне остаться на ночь, но поставил условие, что я должна поесть.
— Правильно сделал, — соглашается мой Вертинский и делает пару глотков из бутылки. — Иди сюда.
Присаживаюсь на кровать к нему, заметив, что он чем-то озабочен.
— Юль, — Егор сглатывает и немного прокашливается. — Я люблю тебя.
Он уже говорил, да. И вот вроде бы я сейчас привела чувства немного в порядок. Но в его тоне сквозит такая интонация, что сердце у меня враз начинает грохотать. Щемяще так, будто если он не произнесёт эти слова, планета остановится. И смотрит пронзительно.
Он ведь тоже испугался. Да, мой Егор большой и сильный, очень смелый, твёрдый как скала, но он человек. С чувствами и эмоциями. И ему тоже стало страшно, это нормально. Он ведь, возможно, мысленно уже и с жизнью попрощался.
— Она сумасшедшая, — закрываю лицо ладонями. — Боже, она действительно сумасшедшая. Ей место в психушке, а лучше в тюрьме.
— Забей, — отнимает мою ладонь своей. — Потом с ней разберёмся. Лекс написал, что этим занимается полиция. Розе нужна помощь специалистов, но это не наше дело.
Хочу возразить, сказать, как сильно её ненавижу, выплеснуть, но замолкаю, потому что что-то в его взгляде меня тормозит. Что-то напряженное и вместе с тем волнующее.
— Конфета, я тоже зол на Розу, но по большей части, за то что она сломала мне планы, — на его лице появляется слабая улыбка.
А потом он делает то, от чего я впадаю в ступор. Второй рукой, уже свободной от трубок, вытаскивает из-под одеяла маленькую тёмно-синюю бархатную коробочку.
У меня дыхание останавливается. Грудную клетку парализует, а ладони в тот же миг становятся влажными.
— Юль, — улыбается ещё шире, глядя, как я в шоке подскакиваю с постели на деревянных ногах. — Моя Конфета… выйдешь за меня?
Открывает коробочку и достаёт колечко. Картинка перед глазами у меня расплывается из-за выступивших слёз.
Нельзя так с людьми. Нельзя. Слишком много эмоций в течение лишь одного дня. Разных, слишком сильных и ярких.
— Медсестра сказала, что ты можешь нести бред после наркоза, — всхлипываю.
— Прости, на колено сейчас встать не могу, а ждать терпения нет, — поднимает брови. Ждёт ответа. Неужели не знает его? — И бред бы я не запланировал, — поворачивает колечко в пальцах.
Ответить так и не получается. Прокаркать хрипло самое важное в своей жизни «да» стыдно вдруг, а на нормальный голос сил у меня не хватит. Поэтому я киваю, всхлипнув снова, и целую его. Крепко-крепко, как крепка наша связь, которую не способны разрушить никто и ничто.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
29
— Нет, — говорю твёрдо.
— Ну Ю-у-уль, — тянет Вертинский, едва ли не стонет, прикусывая мне мочку уха. — Пожалуйста, сейчас ночь, медсестры спят, никто не зайдёт.
— У тебя швы разойдутся — только четвёртая ночь после операции. Успокойся, — перехватываю его руку, устремившуюся мне под платье.
Вот зачем я его надела? Нужно было джинсы, а лучше комбидресс или кенгуруми, чтобы точно никаких лазеек. Обязательно с высоким горлом и на глухих замках.
— Не разойдутся, я по-тихоньку. Ну! — в голосе аж дрожь, и глаза сверкают. Мурчит на ухо как кот.
Удивительно, что предыдущие три ночи прошли спокойно. Хотя прошлая уже не особо — тяжёлые вздохи и руки где только можно на мне. А сегодня уже невтерпёж. Подумать только! Ему кашлянуть больно, морщится, когда заставляют вставать, а секс подавай.
— Если так переживаешь за мои швы, садись сверху, — говорит хитро, прижимаясь губами к нежной коже шеи. — Ну или…
— Или? — разворачиваюсь и смотрю удивлённо.
В глазах у него такой жар и желание, что мне тоже становится жарко. Кажется, будто он сейчас умрёт, если не получит желаемое.
— А я тебе обязательно отомщу, когда чуть оклемаюсь.
Кажется, мои щёки краснеют, потому что я чувствую, как их охватывает огонь, потому что я понимаю, о чём он.
— Эй, — спохватывается, заключив в ладони мои руки, — прости, Конфета. Я почему-то не подумал, что для тебя это может быть неприемлемо.
— Нет, я просто…
Не знаю, как выразить даже. Несмотря на откровенность нашего секса в эти дни, я, надо признать, в большей степени получала, чем отдавала. Училась ласкать его, касалась руками члена, приходя в особое волнение, скорее даже смущение. Задумывалась об ответных оральных ласках, но в силу своей неопытности стеснялась. Не знала, как к этому перейти, как сделать так, чтобы ему понравилось. А хотелось. Собиралась изучить видео на данную тему, но ещё не успела. Мы ведь эти несколько дней не отрывались друг от друга. А потом случился этот кошмар.
— Забудь, — отмахивается. — Потом как-нибудь вернёмся к этой теме, — подмигивает. — А теперь иди ко мне.
Неугомонный.
— Стой, — упираюсь в грудь ладонью, когда уже привлекает меня к себе. — Я хочу.
Может, он бы и снова стал успокаивать, что это необязательно, но видно, что ему очень хочется, и Егор сглатывает и замолкает. И меня саму очень возбуждает этот горящий взгляд. Интересно, девушки тоже получают удовольствие от процесса?
Медленно тянусь губами к его губам и целую. Он поддаётся, и я чувствую, что ему нравится, как я дразню и играю. И мне тоже нравится. Особое удовольствие контроля ситуации.
Скольжу ладонями по груди Егора, чувствуя под пальцами, как быстро стучит его сердце. Хочу забраться под футболку и провести пальцами по крепким мышцам, но не решаюсь, боясь зацепить шов. Поэтому поддеваю пальцами резинку его спортивных штанов и чуть тяну вниз.
Вертинский облизывает пересохшие губы, неотрывно следя за моими действиями. Уверена, ему бы очень хотелось меня поторопить, но он предпочитает наслаждаться и ожиданием тоже. Пусть таким томительным, даже мучительным.
Егор чуть приподнимается на постели, помогая мне стянуть с него штаны и бельё. Его член уже давно каменно-твёрдый. Я обхватываю его рукой и начинаю медленно скользить вверх и вниз, наблюдая, как вдохи Вертинского становятся глубже, а выдохи резче.
— Юль… — выдыхает негромко, но рвано, — я с ума сейчас сойду…
Кажется, я тоже. Само ожидание его удовольствия невероятно возбуждает. Надеюсь, у меня получится доставить ему это удовольствие.
Я чуть отползаю и наклоняюсь, приоткрываю рот, а потом касаюсь губами головки члена. Она очень гладкая и нежная, мне приятно скользить вокруг неё языком и обнимать губами.