Читать интересную книгу Твербуль, или Логово вымысла - Сергей Есин

- В нужном направлении думаете, молодой человек, пишите, диктую, мне эта бухгалтерия подчиняется быстрее: Алесь Адамович, Анатолий Ананьев, Виктор Астафьев, Зорий Балаян, Татьяна Бек, Александр Борщаговский, Василь Быков, Юрий Давыдов, Даниил Данин, Александр Иванов, Эдмунд Иодковский, Яков Костюковский, Юрий Левитанский, академик Лихачев, Юрий Нагибин, Булат Окуджава, Григорий Поженян, Лев Разгон, Роберт Рождественский, Владимир Савельев, Василий Селюнин, Михаил Чулаки... Кстати, если не успели сосчитать, молодой человек, - ровно половина.

- Но все равно вы мне ничего, товарищ литературный бухгалтер, не доказали. Здесь, конечно, коллективный, массовый сволочизм. А вы - сволочь индивидуальная.

Привидение и тут не налилось праведным гневом, не призвало Саню к барьеру, а с полной безнадегой дружелюбно заключило:

- Эх, юноша, ничего-то вы не знаете о сволочизме... Пойдите лучше послушайте, что о вашей подруге наговорили ваши собственные коллеги.

Да, пора было действовать быстро и четко. В здание уже впустили народ; Саня слышал шаги студентов по коридору и вовсе не хотел, чтобы его застукали на кафедре за прослушиванием чужого магнитофона. Времени на то, чтобы заглянуть в соседнюю комнату, где родился Герцен, уже не было. Впрочем, там Сане все знакомо: псевдоподлинная мебель красного дерева; диван, который трудно выдать за тот, кожаный, на котором родился от немки великий бастард, да величественные портреты, советской эпохи, классика. Привлекает внимание также некая икона с Божьим ликом, повешенная в углу. Сочетание этой иконы, коммунистического духа, витающего в кабинете, и раритета великого русского демократа занятно. С ним, то есть с диваном, связаны лирические переживания той охраны, какая служила здесь в начале "перестройки". Гвардейцы охраны так загваздали обивку, не желая снимать сапог во время диалогов с приходившими к ним на свидание дамами, что ее пришлось менять. В качестве литературных курьезов уборщицы, похохатывая, приносили иногда проректору по хозяйству презервативы, прихваченные с полу чистыми листочками бумаги. Сейчас охрана сменилась, ничего подобного ожидать не приходится, поэтому Саня пролетел мимо этого последнего в коридоре кабинета и взмыл по старинной чугунной лестнице на второй этаж.

Писатели на портретах с обеих сторон длинного коридора ненавидяще глядели друг на друга. Вот и кафедра литературного мастерства, или, как ее неофициально называют, кафедра творчества. Народ там работает особенный - писатели не только молодые, но и старые, так сказать сливки. Что институт без них, без их авторитета, практического опыта, книг, которые раньше знала вся страна, без них все это заведение - только шорох филологических амбиций. Однако и по количеству полтергейста и разных мифов кафедра всегда держала первое место в институте. Здесь тоже часто являлись видения и тени, но какие-то добродушные и милые.

Во время ночного обхода, если, внезапно войдя из коридора в комнату, зажечь свет, можно на краткий миг увидеть, что за круглым столом, украшенным, как и в прежние времена, зеленой суконной скатертью, сидит с иголочки одетый, лощеный, джентльменистый, в окружении преподавательниц, и витийствует ныне забытый писатель-беллетрист Лидин. Пройдя в следующую комнату, куда есть уже упомянутый вход и со стороны парадной лестницы, как раз напротив зала, в каком происходит защита дипломных работ, можно стать свидетелем чудной картины: то поэт-профессор Евгений Аронович Долматовский, ласково за глаза именуемый "Воронычем", с профессором-поэтом Львом Ивановичем Ошаниным по-простому, как ребята-ремесленники, играют в подкидного дурака; то в другом углу, за столом инспектора кафедры Надежды Васильевны, которая на самом-то деле этой кафедрой и руководит, давая ее заведующим дельные советы, попивают виртуальную водочку два поэта и профессора - Владимир Дмитриевич Цыбин и Юрий Поликарпович Кузнецов. О чем при этом те и другие говорят? Наверное, о доблести, о родине, о славе. На щелчок выключателя все отворачиваются, вмиг становясь истлевшими литературными мощами. А потом мирные и тихие собеседники тают. В воздухе остается лишь легкий запах пудры, пыли и старинных чернил.

На этот раз, естественно, никого не было - ну какая же уважающая себя тень согласится подвергаться болезненной порче дневным светом? Это тени делали лишь в исключительных случаях. На кафедре было даже почти чисто. Круглый стол, служащий для чаепитий и пиров, как и обещал Санин сменщик Богдан, был аккуратно разобран. На зеленой скатерти стояли, весьма декоративно, только небольшая тарелочка с двумя дольками резаного яблока и плетеная корзинка с овсяным печеньем. Пустые бутылки и промасленная бумага бантом торчали из мусорной корзины.

Шум, застольный гам, переборы гитар в злополучном плеере Саня быстренько пропустил "на две кнопки" и, как часто бывает в таких случаях, повезло: сразу же вышел на интересующий мотив. Попутно, конечно, были сосчитаны все участники сходки: профессор, два молодых доцента, дама-критик. Общий-то разговор был обычный, писательский: сам я - лучший, все остальные - не самые хорошие. Тема сегодняшней защиты дипломных работ появилась только в конце. Саня отцедил и дословно запомнил коротенький диалог:

"Такого еще у нас в институте не было, чтобы проститутка стала героиней дипломной работы", - женский голос. "Да помилуй, матушка, ты что, Достоевского не читала?" - мужской. "Читать-то я читала, но у Достоевского иной аспект, социальная предопределенность. А здесь - победительница, героиня времени, Печорин в юбке. К тому же агрессивна, как питбуль. По крайней мере, я свои возражения по поводу диплома выскажу". - "А если бы героиня была убежденной молодой коммунисткой, ты бы тоже высказалась?" - "А как же? Мы же демократическая, христианская страна. Коммунизм - это призрак. Бродил, бродил и - вдруг! - стало ясно, что призрак, по определению, не может быть живым". - "Ты просто забыла, - через звон рюмок прозвучал все тот же мужской голос, - что, прежде чем стать христианкой, ты у нас на кафедре была чуть ли не секретарем партбюро. Мне лично этот диплом нравится".

Ничего нет хуже для дипломной работы, подумал Саня, когда преподаватели расходятся во мнении. Надо срочно вызывать свою красавицу.

Глава шестая. Интермедия. Все расслабляются

Какой заполошный день! Прослушав, словно Штирлиц в гестапо, магнитофонные разговоры на кафедре, Саня сразу же вслед за призывным сигналом Возлюбленной послал эсэмэску сменщику Богдану. Ни в коем случае не пей, Богдан, пива и немедленно возвращайся в институт, на вахту. В будке, вернувшись, Саня сразу задернул занавеску, а турникет установил на автоматический режим. Ему-то совершенно обязательно надо было стать свидетелем исторической защиты и при этом никак не попадаться на глаза ретивым администраторам. Ах, этот въедливый проректор по хозяйству, по прозвищу Пузырь! И от бабушки ушел, и от дедушки ушел, и даже сумел спастись от гнева прежнего ректора, когда тот поймал его на чем-то некрасивом.

Возлюбленная материализовалась внезапно из воздуха, пропитанного миазмами литературы. Ее красота и молодость резко контрастировали с жалкой будкой охранников, будто в хижину смолокура забрела принцесса. Узенький, хорошо знакомый диванчик, умывальник с ведром под раковиной, микроволновая печь, на которой охранники разогревали скудный харч... Декорации не соответствовали героине. Она предстала перед Саней свежей, как бутон жасмина, благоухая молодостью, счастьем и старинными духами "Красная Москва". Отряхнулась, словно молодая курочка: взметнулись локоны, шелк цветной яркой материи на подоле, сережки в ушах. Ой, как захотелось в этот момент Сане крепкого и затяжного интима! Но ему всегда этого хочется. "Солдат, ты о бабах думаешь?" - "Я завсегда о них думаю". Сейчас же надо было говорить о серьезном. Однако, втянув носом сладковатый сандаловый запах, Саня начал грубо:

- Ты чего, сдурела, что ли? Надушилась, как старуха в церковь.

- Ничего ты не понимаешь, покойники из подвала этот запах любят, он им что-то навевает.

- А что они тебе говорили? Зачем звали?

- Не ревнуй, не лапали они меня, они ж бесплотные, один литературный дух, только руки тянули. Это не долгоиграющие бугаи, как ты: и утром, и вечером, и в обед, и вместо обеда. Народ деликатный, все члены Союза писателей эсэсэсэр. Одни имели срока в лагерях, зато другие баловались доносами, третьи проскользнули по жизни, ни в чем не замеченные. Опытные и знающие этикет мужики. - Ох, умеет его красавица отвлечь и успокоить, не переставая охорашиваться. Предметы мелькали у нее в руках, словно у опытного иллюзиониста: прессованная пудра, расческа, тюбик губной помады, какие-то кисточки, тампончики. - Они что-то волнуются за меня, поэтому и вызвали. Чтоб разведать. Темнят старые перечницы, спорят, дают наставления, намекают на что-то, бушуют. Конкретного ничего не высказывают. Им кажется, что мой диплом недостаточно соцреалистичен, бытового многовато, излишек эротического. А как без этого, когда здесь смысл жизни? Усопшие эстеты, наоборот, говорят об эстетической пластике.