цветочками, которую он носил все лето не меняя, и велел спрятать ее подальше. Больше ту рубашку я на нем не видел. Вот так наша наука лишилась уникального препарата, который мог бы преумножить число кормовых посевов и тем самым еще больше возвысить престиж нашего славного сельского хозяйства.
Самый для меня поразительный факт, что когда Слава узнал о том, что я когда-то учился во ВГИКе, той же весной он отправился в Москву, поступил на заочное отделение сценарного факультета, причем не к кому-то там, а к самому Габриловичу. И через несколько лет положил передо мной на стол красный диплом об окончании этого почтенного заведения. Я было не поверил, но он рассказал, в каком общежитии жил во время приезда на сессию, и назвал имена и отчества всех своих преподавателей. «Нет, это не липа, не купленные с рук корочки», — понял я. Но, увы, вот только среди сценаристов для Славы места не нашлось. А может, просто и не искал. Показал, что может, и все, потух…
Стоит ли пояснять, что хоть незначительной суммы денег у Славы за душой сроду не водилось. До поры до времени. Но однажды он решил стать если не богатым, то хотя бы просто состоятельным человеком. Начал он с того, что стащил в подвал своей многоэтажки разобранные в одном из детских садов и выброшенные в соседний двор детские полированные шкафчики, имеющие еще вполне приличный вид. Потом он раздобыл где-то тигель для плавки металла, подсоединил его напрямую к общеквартирному щитку, и, насобирав валяющихся в те давние времена повсюду алюминиевых кастрюль, сковородок и прочих подобных изделий, устроил в подвале небольшую доменную печь. Плюс к этому он на соседнем заводе выменял у мужиков из типографии за небольшую мзду формы букв русского алфавита и… дело пошло. Главные слова, что он отливал, знакомы были тогда всем и каждому: «Директор», «Партком», «Местком», «Бухгалтерия» и какая-то не очень длинная цитата из речи вождя коммунистической партии.
После отливки все буковки тщательно шлифовались, приобретая вид строгий и вполне серьезный, а потом крепились к тем самым дверцам от детских шкафчиков. Сверху это дизайнерское сооружение спрыскивалось лаком для волос, и товар на продажу был готов.
Во времена власти советов и при всеобщем дефиците все районное начальство из кожи вон лезло, чтоб сделать свои кабинеты респектабельными, не хуже, чем у городского руководства, и Славкина продукция пошла, что называется, влет по цене за стольник каждая. А за цитату вождя и вообще давали немыслимую цену. Он загрузил плоды труда своего в грузовик знакомого водилы и устроил вояж по близлежащим сельхозуправам и различным конторам. Надюха, жена его, не ждавшая от мужа ничего хорошего, через неделю вызвонила меня и со слезой в голосе заявила, что Славку надо спасать.
— От чего на этот раз? — поинтересовался у нее.
— Его наверняка ограбили, убили, а хуже того, запил где-нибудь, и теперь я его месяц не увижу.
Подумав, согласился, и мы стали составлять примерный маршрут его коммерческой поездки. Решили выехать вместе с ней завтра утром первым автобусом. И в это время за дверью раздались шаги, а потом знакомый нам голос с победоносными нотками прогремел: «Надька, открывай, кормилец вернулся!»
Надежда ринулась к двери, и в прихожую ввалился сам Слава, обвешанный кругами копченой колбасы и засунутыми в карманы плаща бутылками водки.
— Ставь табурет! — приказал он голосом, не терпящим возражений.
Привыкшая ко всему Надежда покорно принесла табурет и ждала, что же будет дальше. Славка с трудом взгромоздился на него, оставив на полу колбасные круги и бутылки и начал вытряхивать из кармана деньги. Мятые, свернутые в трубочку, перетянутые резинкой и просто скомканные бумажки. Когда он закончил свой цирковой номер, то вокруг него образовалась целая гора советских дензнаков самого разного достоинства. Надежда не знала, что делать: то ли радоваться, то ли быстрее собирать неожиданно свалившееся на нее богатство.
— Подожди, это не все, — остановил ее новоявленный кормилец и принялся снимать носки. — Меня один зэк научил так прятать, чтоб не отнял никто…
И действительно, в том и другом носке лежали купюры более высокого достоинства, аккуратно заправленные в резинки носков.
— Вот теперь все, сказал он, вытряхнув остатки денег из карманов брюк, и повалился вниз с табурета. Мы подхватили его, уложили на диван, а Надежда все стояла, переводя взгляд то с громко сопящего мужа, но на кучку мятых трешек, пятерок и десяток, лежащих неровной горкой вокруг пустого табурета.
— Ой не к добру все это, — только и сказала она горестно, потом принесла веник, совок и стала сгребать, а потом складывать в наволочку от подушки все привезенное мужем добро.
— Пропьет ведь все, как есть пропьет. Куда ни спрячь, а все одно найдет.
— На книжку положи, — Посоветовал ей.
— Ага, а там спросят, откуда такие деньжищи, хлопот не оберешься.
— Ну не знаю, решайте уж как-нибудь сами, — ответил на ходу и торопливо ушел.
Вскоре я уехал из Волгограда и друга своего больше не встречал. По доходившим до меня слухам знал, пить он не бросил, с женой развелся или просто уехал куда-то на Кавказ, где устроился массовиком-затейником в один из многочисленных домов отдыха. Продержался он на этой должности около месяца. И одним ранним утром его еще не остывшее тело нашли на лавочке напротив местного магазинчика, торгующего всеми видами спиртных напитков. В правой руке у него была зажата смятая пятирублевка… Говорят, до открытия того магазина остался всего-то какой-то час. А открыли бы его чуть раньше, глядишь, пожил бы Слава еще… Легко, свободно и ничем особо не омрачая свою талантливую башку. Как жили и поныне живут большинство людей в стране нашей, многие из которых наделены не меньшими талантами…
А КАЗАКИ ПЕЛИ…
В школьные годы мои представления о казачестве были довольно смутными. И потому, когда в ранней юности очутился у маминых родственников в станице Семикаракорской, в самом центре донского казачества, то принялся придирчиво выяснять, чем русский человек отличается от казака. Надо мной чуть ли не в открытую посмеивались, словно я не могу отличить коня от коровы, но четкого, вразумительного ответа на свои вопросы так и не получил. «Казак он и есть казак», — поясняли старики с усмешкой, а там понимай как хочешь.
Для себя решил, что все, кто живет на Дону, — это и есть казаки. Как кавказцы, что живут на Кавказе, или молдаване в Молдавии. Но когда как-то раз поздним вечером шли с моим дядькой по станичной улочке,