годы знакомства, совместные тренировки, увлечения свитками и кристаллами. И как бы Ханю ни было горько и обидно от того, что выбрали не его, на Мэй он злиться просто не мог.
И что самое удивительное, не держал он зла и на учителя. Нет, понятно, он ненавидел этого мерзавца, презирал его и желал скорейшей мучительнейшей смерти, не забыл ни обид, ни боли, ни издевательств. Но за то, что учитель сделал всё, дабы быть с Мэй, осуждать не мог никак. Ведь это же Мэй Линь — самая прекрасная девушка во всём мире, и каждый мужчина, если он не скопец и не дурак, приложил бы любые усилия для её завоевания!
Ведь как гласило изречение, которое когда-то придумал сам Хань: «Воин не знает жалости к противнику лишь в двух случаях — в бою и в любви»!
Если бы только мерзавец и Мэй не встретились, если бы не познакомились, всё бы было совсем по-другому! Все отвернулись от Ханя, все бросили — родители, слуги, знакомые, а вот теперь и Мэй. Впереди его ждала бесконечная боль, причём к постоянной физической добавилась тысячекратно более сильная душевная. И всё из-за чего? Из-за этой дурацкой клятвы, которую подтвердили глупые духи! Во всём виноваты только они!
— Ничччго, — прошептал он, развернувшись и направившись прочь, — я вам всссм покхажу! В-вы у мня всеы п-по-плачете! Будыты жлеть, шты мня ны цыныл-лы! Но бдет п-з-здно!
Стены и коридор начали не только гнуться, но и расплываться, но Хань упорно шагал вперёд. Он уклонялся от дверных косяков, хотя те коварно возникали на пути, получал по лицу от вздыбившегося пола, но упорно вставал, ощущая не физическую боль, но лишь огромную пустоту внутри. Он вышел из дома, как и собирался, но без Мэй сбегать не было смысла — наоборот, если он уйдёт, то они все только обрадуются. Наверное, все, кроме учителя — ведь у того не останется жертвы, которую можно мучить. Мама и отец и так нашли ему замену, Мэй выбрала другого, слугам было всё равно — и если Хань исчезнет, то все вздохнут с облегчением. Нет, он не позволит им отделаться так легко!
Не обращая внимания на обеспокоенные взгляды стражей, он вышел из дома и направился прочь, в глубь территории поместья, к месту, которое посещал раз в год для совершения церемонии почтения к предкам. И вот теперь он проявит настоящее почтение, то почтение, которое они заслужили!
Показался небольшой храм на возвышенности, который выглядел в свете лун очень зловеще. Фонари возле входа как всегда горели, освещая голубоватым светом ци таблички с именами и подвигами предков и бросая зловещие блики на озерцо рядом. Хань шагнул вперёд, сжимая кулаки, его переполняли обида, злость, жажда справедливости и желание отомстить. Ведь духи предков тоже предали его, не защитили, не спасли, наоборот — именно они навлекли на него все беды! Тогда чего они заслуживали в ответ?
Дверь попыталась уклониться, подставив на пути косяк, но Хань не зря всегда был настоящим героем! Он наполнил тело ци, пробил лбом стену и шагнул внутрь.
Синий свет фонарей окрашивал храм в потусторонние зловещие цвета, но отвагу Ханя такими трюками не сломить! Он окинул взглядом каменные стены, отделанные ониксом и яшмой, постаменты со статуэтками предков, высокие колонны, украшенные тонкой резьбой. Взгляд его остановился на семейном алтаре, том самом, рядом с которым он получил своё взрослое имя, на который столько лет возносил дары и просил у предков защиты и процветания для рода Нао! И что? Помогли они ему? Защитили? Или даже не считали его Нао? Они приняли клятву отца? Значит им нравятся разные клятвы? Что же, они такую получат! Отец, матушка и Мэй Ханя не ценили и смеялись над его бедами. А вот если он умрёт, они всё поймут, осознают, что натворили, но будет уже поздно! Хань расхохотался, представляя их лица завтра утром! Но единственное, о чём он сожалел — что сам этого уже не увидит.
У него не было при себе ножа, но как там говорил мерзавец-учитель? Для чего оружие, когда есть ци?
Он собрал энергию в руку, намеренно делая ци острой, как клинок из Звёздной Стали. Из пальцев хлынула кровь, но не полилась на землю, а зависла в воздухе, формируя кончик большой кисти.
— Будь проклят род Нао и его предки, тот, кто поклялся, и те, кто слышал клятву! Кто смотрел на мои страдания, но не сделал ничего, чтобы помочь! — закричал Хань, волна ци вырвалась из его тела, на мгновение залив святилище ярким светом.
Снаружи завыл ветер, тёмные облака закрыли луны, загремел гром и заблестели молнии, их отблески через проем в стене превращали любое движение в череду застывших картин.
— Я ухожу из этого рода! Не хочу иметь с ним ничего общего, ни сейчас, ни потом, в следующих жизнях!
Ослепительная молния ударила прямо перед входом так громко и сильно, что уши заложило, а вокруг брызнули осколки камней.
— Вы меня никогда не ценили, так что я тоже не буду почтительным!
Хань взмахнул рукой, которая сжимала кровавую кисть, и написал почерком столь прекрасным, что каждый иероглиф являлся произведением искусства, размашистую надпись:
«Если Гуангу Нао и Лихуа Нао так нравится учитель, то пусть их сыном будет он, а не я, Хань!»
Родовое имя Хань добавлять не стал — ведь он уже отрёкся от этого рода!
Кровь, наполненная ци, светилась алым, её яркое сияние осветило святилище, подавив свет фонарей. На него нашёл новый приступ вдохновения.
«Кто не ценит своего сына, пусть получит чужого», — написал он на ещё одной стене.
Он окинул обе надписи оценивающим взором. Тут же мелькнуло сожаление о содеянном. Ещё бы не сожалеть, ведь он, уходя, незаслуженно оставляет этому роду такие прекрасные шедевры! Он понял, что поторопился, надо было ещё пройти по поместью и сжечь все свои цитаты, чтобы им не досталось ни одной! Но ничего уже не поделаешь. Пусть это будет прощальным даром.
«Предательство родных — как тысяча отравленных кинжалов», — написал он ещё одну фразу, новый шедевр в долгой череде предыдущих.
Он хотел написать ещё что-то, но решил, что для рода Нао это слишком ценный дар, которого они совсем не заслужили. Он перестал удерживать ци, кисть утратила твёрдость и плеснулась на пол кровавым потоком.
Хань подошёл к алтарю. Окинул последним взглядом статуэтки предков и духов самих предков, которые яростно кружились в воздухе, видимые только с помощью ци, и демонически расхохотался. Вот уж