Удивительно реалистичная картина, где каждое предложение говорит, что женщина вездесуща. В этом нет ничего удивительного для такого сердцееда, каким был Мопассан. Он постоянно шел по охотничьей тропе, жадно выслеживая свою добычу. А женщины не были к нему жестоки. Напротив, они спорили между собой за этого красивого парня с фигурой атлета, глазами гурмана, многообещающими жестами, в которых перемешивались нежность и неистовство – все те качества, которые женщины с никогда не подводящим их инстинктом угадывают в мужчине с первого же взгляда. Ему не надо было прилагать особых усилий, чтобы они с радостью отдались ему. Но он и не был слишком разборчив при выборе партнерши на ночь. Главное, чтобы она была пышногрудой, тело ее пахло молодостью, а задок был круглым. И этого было вполне достаточно, чтобы поплыть с ней к Цитере[75]. Естественно, к Цитере берегов Сены. А если дама не блистала умом, это радовало его еще больше: таким образом, их мимолетный роман не грозил перерасти в длительную любовную связь.
Презирал ли он этих женщин, чьи тела, кстати, и прославлял? Ответить на этот вопрос затруднительно. Этот великий писатель, этот неугомонный охотник на женщин столь громко заявлял о своем презрении к созданиям, от которых ждал только одного – удовольствия. Хотелось бы, чтобы этот соблазнитель иногда сам бывал соблазнен. Это было бы в его личных интересах, поскольку в конечном счете Мопассан, слепо подчиняясь своим чувствам, познал только одну сторону любви, пусть даже иногда он принимал моментальное увлечение за настоящее чувство. В оправдание надо сказать, что уже в то время его мозг был подвержен болезни, которая стала причиной резких перепадов настроения и изменений состояния души. С друзьями он вел себя как жизнерадостный малый, постоянно шутил, но спустя мгновение вдруг замыкался в себе, забывал обо всем, что его окружало, углублялся в некий загадочный самоанализ. Такие моменты депрессии продолжались иногда по нескольку дней, в это время Ги прерывал все контакты с внешним миром, а потом вдруг, сам не зная почему, снова всплывал на поверхность и становился жизнерадостным молодым человеком. В таких случаях, словно желая наверстать упущенное время, Мопассан становился особенно веселым, шумливым, склонным к безумным и неосторожным поступкам. Впрочем, он прекрасно осознавал опасность связей со случайными девицами. Об этом свидетельствуют такие стихи:
Вина остерегись – оно пьянит,А утром сильно голова болит.Особенно себя советую беречьОт ласк девиц, что на дороге ищут встреч.
Предупреждение любителю выпить, предупреждение прожигателю жизни. Но сам он не внял собственному предупреждению и хотел любой ценой использовать каждое мгновение жизни, словно предчувствуя, что судьба отпустит ему мало времени. Результат подобного разгула не заставил себя ждать, и писатель заявил об этом с гордостью генерала, только что выигравшего баталию: «У меня сифилис, – написал он одному из своих друзей, – да, настоящий сифилис, а не какой-то там триппер, не церковные кристаллы, не буржуазный куриный гребешок, не овощная цветная капуста, нет, нет, у меня самый настоящий сифилис, такой, от которого умер Франциск I. Аллилуйя, у меня сифилис, следовательно, мне больше не надо бояться его подхватить». Сифилис казался ему официальным признанием всех его любовных подвигов. Кроме того, эта болезнь вызывала большой страх у буржуа, которых Мопассан так сильно презирал. Этого было достаточно, чтобы он не стал лечиться, давая болезни потихоньку подтачивать его организм. С той поры Ги продолжил получать наслаждения со случайными женщинами, которые не только заполняли его ночи, но и давали ему возможность писать их портреты с натуры. Так было с Мушкой, этой любезной девушкой, имевшей одновременно пятерых поклонников, которая, оказавшись беременной, не знала, кто же из них был отцом ее ребенка. Это вдохновило писателя на такие смачные строки: «Вначале появилась растерянность, ощущение катастрофы, и мы стали нападать друг на друга с намерением кого-нибудь в этом обвинить. Но кого именно? Ах, кого же? Потом к нам пришло нечто вроде утешения, и оно ободрило нас, родившись из неясного чувства солидарности. Короче говоря, Томербанк, не проронивший до этого ни слова, дал начало примирению, произнеся вот такие слова: “Черт возьми, тем хуже, в единстве – сила!”»
Особенно удивительным в жизни Мопассана в то время было то, что этот весельчак, зажигавший свечи с обоих концов каждые выходные, в понедельник утром превращался в примерного служащего, по крайней мере внешне. Как удивился бы начальник его отдела, если бы случайно попал в субботу вечером в прокуренный зал «Лягушатника» и увидел, что там проделывал его писарь. Но больше, чем гулянки, мысли молодого человека занимала карьера писателя. Благодаря отцовскому покровительству и дружбе Гюстава Флобера, он был введен в литературные круги. Ги познакомился с Золя, Альфонсом Доде, Тургеневым, Октавом Мирбо, Эдмоном де Гонкуром и сумел привлечь их интерес своим звонким словом, а также и любовными похождениями. Флобер не надоедал ему советами, но сожалел, что тот теряет время на «женщин и выпивку». «Слишком много шлюх, слишком много гребли, слишком много занятий спортом!» – повторял он ему, призывая к работе и дисциплине. Написав историческую драму с многообещавшим названием «Измена графини де Рюн», Ги показал ее Золя, а тот в свою очередь дал ее почитать Саре Бернар, которая в то время была в апогее своей славы. «Она была со мной очень любезна, – сообщил он матери, – даже слишком, поскольку пообещала, что сразу же после моего ухода покажет мою драму Перрену[76] и приложит все силы, чтобы тот ее прочел. Она призналась, что сама прочла только первый ее акт. А прочла ли она это вообще?»[77]
Действительно, «божественная» очаровала этого красивого молодого человека, который излучал чувственность, но дальше этого дело не пошло. Мопассану не удалось встать за Виктором Гюго[78] в списке любовных побед знаменитой актрисы.
Несмотря на постоянно оказываемую Флобером помощь, подмастерье переживал в то время период застоя. Время от времени ему удавалось опубликовать какую-нибудь хронику в газетах, но никто еще не заметил исключительный талант, которому суждено было вскоре проявиться. Более того, его здоровье ухудшилось: мигрени, головные боли, да и сифилис давал о себе знать. Это был прекрасный повод, чтобы взять несколько недель отпуска и поехать лечиться в швейцарский Валле. По дороге туда он не преминул навестить несколько попутных публичных домов. Сказалась сила привычки…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});