Читать интересную книгу Черная радуга - Евгений Наумов

И дело было не только в том, что рефлекс никого не уберегал на практике и оказывался чистейшей липой, – он видел, как алкаши, добросовестно исполнив в обед «арию Рыголетто» и всем своим видом выражая сильнейшее отвращение при виде алкоголя, к вечеру исправно напивались чем попало, и никакой рвотный рефлекс не срабатывал. Дело в том, что подсознательно Матвей чувствовал себя при этом каким-то подопытным кроликом, сидящим в клетке.

Однако возражал он осторожно, будто и соглашаясь, – раздевался, причесывался, а сам проверял реакцию медсестры, нащупывал, как далеко может зайти в сопротивлении: тут не очень любили протестующих. Назначили процедуры – давись, а принимай.

Дежурила неулыбчивая строгая Галя, та, что баловала его новокаином.

– Вы ведь порядок знаете – нужно самим покупать любимое! Алкаши бывают разные – кто на «Массандре» свихнется, кто на «сухаче», кто на роме, а кто даже на шампанском, если карман позволяет. Бывали и «пивные» алкоголики. Кто к чему пристрастился, против того и вырабатывается рефлекс. В таком случае алкаш сам приносит свое любимое пойло – можно сказать, сам роет себе яму. Наивность подобных легковерных всегда умиляла и удивляла. «Взрослый дядя, с лысиной, а поди ж ты, рассуждает как Бармалей: выпьем все лекарства и будем здоровы».

Если уж так захотел бросить пить, встань, почувствуй себя мужчиной и скажи: все, завязал! А он сидит, глаза красные, как у кролика, и давится: ве-е, ве-е! И надеется, что ему поможет добрая фея в белом халате, вытащит за уши из грязи.

– Как я его куплю – любимое? Сюда ведь не донесу, – он направился к указанному месту.

– А какое ваше любимое вино? – полюбопытствовала Галя. – Может, у нас и найдется…

После курса «рыголеттчиков» оставались недопитые бутылки – стояли в шкафчике красочной батареей как свидетельства былых страстей и увлечений.

– Денатурат три косточки, – быстро ответил он. Алкаши захохотали. Все шутки на пьяные темы они воспринимали хорошо, а другие обычно до них не доходили. Галя впервые улыбнулась.

– Не верится, – протянула она. – Непохоже, чтобы вы, пили денатурат…

Он промолчал. Если перечислить ей, что пил, то еще, пожалуй, в обморок хлопнется. Ладно, придется перенести, процедуры назначает заведующая, и у нее, похоже, какие-то замыслы.

И он стойко перенес процедуру. После нее мерзко внутри, мерзко снаружи, во рту – будто дверную ручку сосал. Утер слезы, отвернулся от Гали – пусть не видит такую харю…

После обеда уколы. В одну руку, в другую руку, сзади и спереди… «Только что в голову не колют, а надо бы, раз у нас такие дурные головушки…» – во время уколов он почему-то ожесточался сам на себя, появлялись элементы мазохизма: колите, режьте подлеца, раз не умеет пить!

А мысли насчет уколов в голову оказались пророческими…

Устав от бессмысленного хождения (как в клетке!), Матвей присел на скамеечку у стены рядом с инженером-связистом Володей Московских, худощавым интеллигентом с живыми, глубоко сидящими глазами. У них с первых дней установился контакт. Тут же сидел и шофер Саша с оторванным ногтем, читал книжку в сиреневом переплете.

– Что читаешь?

– Зарубежный автор, – Саша показал: начало было оторвано. – Тоже о пьянстве. Хорошо написано. Видать, автор крепко залетал, да только не повезло ему в нашем нарко побывать – живо излечился бы. Читаю и думаю: ну чего ему не хватало? Денег куры не клюют, свой дом, огород, сад, на лошадях катается, машина, цветной телевизор… хлебай мед да еще ложкой. А он, видите ли, хотел… – он полистал замусоленные страницы, – «ощутить еще больше всю полноту счастья…» С жиру бесился. А с жиру много ли выпьешь? Он себя тут алкашом изображает, у нас бы считался трезвенником, возглавлял пьяную комиссию. Тут получишь твердую зарплату, ох и твердую – аж ребра поют! – там вычет, там вычет, только на бутылку и осталось. Куда ее? Вот и оприходуешь… чтобы ощутить всю полноту счастья. С одной бутылки не ощутишь, добавишь… и пошло-поехало!

– А ты не пей, – лениво посоветовал Володя, – вот и заведутся деньги, машина, огород…

– Откуда они заведутся, от грязи моей неумытой, что ли? – вскинулся Саша. – Я вот в молодости свою двадцатилетнюю программу по глупости разработал: подкопить к сорока годам сто тысяч, положить на сберкнижку и жить на проценты. Как раз уйдет по двести пятьдесят в месяц. Копил, копил, копил…

– Ну и где они, эти сто тысяч?

– Где… – Саша ловко срифмовал. – Вот ежели бы красть… А тут и украсть негде. Как тот хохол, который мечтал: «Колы б я був царем, я б украв сто рублив и утик». Видать, и ему негде было украсть.

– Вся беда алкашей в том, что у них полная разобщенность, заговорил Володя негромко, раздумчиво. – Вот смотри: каждый ходит со своими думами, а если и сбредутся поговорить, то о водке, политуре, кто, как и где пил. Ни общих интересов, ни общих целей. Разные стадии, разные уровни, даже пьют разное! Ну о чем, мне, например, говорить с деградантом?

Деградантов сразу было видать: синюшная морда, с которой синь не сходит уже от самых просветляющих лекарств. У большинства экзема, кожа шелушится, лобная кость выдается вперед, как у боксера, перенесшего сотни боев, и пустой взгляд, оживляющийся лишь при появлении бачка с едой. Набор слов невелик, да и тот весь нецензурный. Матвей часто задумывался: почему алкаши все забывают, даже маму родную, а «мать-перемать» не забывают, полный набор всегда наготове. Видимо, оседают в памяти как самые общеупотребительные слова, по закону частоты применения.

Один из них, Митя, и мат забыл, вовсе не мог говорить. Единственное, что мог из себя выдавить, – какой-то птичий звук: «пи-пи-пи»… Каждое его появление в столовой вызывало у алкашей злорадное оживление, словно выход клоуна на арену. И действия Мити вправду носили клоунский характер. Возьмет пустую миску, подойдет к окошечку.

– Тебе полную миску или половину? – нарочно спрашивает дежурный мордоворот.

– Пи-пи-пи… – силится тот сказать. Мордоворот довольно ухмыляется и наливает полную миску – ведь знает, гад. Тот идет к столу и хочет спросить, занят ли стул: «пи-пи-пи…» Ему пододвигают стул. Он тянется за солью: «пи-пи-пи…» Так и слышится беспрерывно, словно кто-то созывает разбежавшихся цыплят. Алкаши гогочут. «Над кем смеетесь, паразиты? – злобно думал Матвей. – Такие же, только на ступеньку выше… да с этой ступеньки и вы скоро сорветесь, может и «пи-пи-пи» не осилите… Как куры готовы раненого заклевать…»

С первого дня за Матвеем ухаживал тот молодой румяный парень с младенческими голубыми глазами: водил в туалет, приносил чай, еду, даже кормил с ложечки, когда он не в силах был и ложку в руки взять – вырывалась, как живая. В каждом нарко есть такие алкаши, добровольно помогающие вновь поступившим, изнемогшим бедолагам. Вскоре их выделяют и ставят санитарами. Но этот проявлял особую старательность, и Матвей сначала заподозрил: уж не приставлен ли, чего он все подмигивает? Может, на провокацию какую хочет толкнуть? Есть такие. Но позже заведующая отделением рассказала, что парень не только пил, но и напяливал на голову полиэтиленовый мешок, садился над ведром бензина – надышится, бегает по крышам, влезает на антенну, мяукает, лает. Успел заработать и цирроз, который еще не проявился, и тяжелое поражение мозга, и букет сопутствующих болезней. Жалко Матвею стало этого парня, видимо по натуре доброго и отзывчивого, потому что только эти черты в нем и сохранились. Ему бы такие дела ворочать, после работы обнимать красивую молодку – за него любая пойдет, нянчить подрастающего сына, мастерить ему голубей из бумаги…

Ничего такого ему не видать как своих ушей. Зашелушится кожа, враз молодецкий румянец прорубит сетка глубоких морщин, выпадут зубы – а там и бабища с косой.

«Ну ладно, мы, алкаши старшего поколения, – люди конченые. С этим давно смирились. Так ли, не так – судьбу сами выбрали. А этого ведь мы предали, не сумели отстоять у сивухи…»

И замысел его, тот замысел, что родился в заливе пантачей росистой яркой ночью, стал еще крепче, заставлял сжать зубы и терпеть.

Через несколько дней (рыгачка, антабус, уколы, муторные процедуры) Валентина Михайловна пригласила его в кабинет:

– Ну что же, лечение идет успешно. И в библиотеке о вас отзываются хорошо… Выловили какие-то книги, из-за которых могли быть неприятности…

– Списки спустили, а не успели списать. Или забыли. Разные там стейнбеки, белли, Кузнецовы, гладилины, аксеновы… да еще речи Го Можо, – он умолчал, что эти книги выпросил себе, безмерно удивившись, что встретил их здесь. Пожалуй, только в библиотеке дурдома они и могли уцелеть.

– Долго еще продлится инвентаризация?

– Скоро заканчиваем, – осторожно ответил он, вглядываясь в ее крупное красивое лицо. Он начал ее уже немного побаиваться: ощутил, с какой непреклонной волей управляет она отделением, как панически боятся ее алкаши, как неукоснительно выполняются все распоряжения. Однажды два алкаша нажрались одеколона, и в наказание за это она распорядилась (помимо обычных репрессий провинившихся – «вертолет», наблюдательная) в десять часов вечера выключить телевизор. А как раз шел футбол, любимое зрелище, которое как-то еще воспринимали, и всегда истово собирались у телевизора. Она ушла в семь, а в десять Дежурная выдернула штепсель из розетки. Алкаши матерились, просили, на колени становились – ничего не помогло. Ну и отыгрались на виновных! Ни один не дал им закурить, когда они, белея кальсонами, выползали в туалет. Что может быть мучительнее! Те собирали окурки в урнах, на заплеванном полу и жадно досасывали.