Читать интересную книгу По следу Саламандры - Глеб Сердитый

Буквы огама имеют форму стилизованных ветвей и разветвленного русла рек. Впоследствии огам органично вошёл в орнамент друидов.

Однако утверждение, что огам не служит для написания пространных текстов, весьма преувеличено. Другое дело, что огамические тексты никто не читает. Они воспринимаются подсознательно, при взгляде на орнамент, в который вписаны.

Собственно, когда мы говорим «орнамент друидов» мы подразумеваем «огам» — символику, понятную и воспринимаемую как послание всяким, кто изучал Традицию.

Хайд знал эту письменность, как и всякий изучавший Традицию, но разбирать написанный ею текст не привык. Некоторое время он тупо всматривался в знаки, вспоминая их. Потом сообразил, в какой последовательности их надо читать.

Это был очень древний огам. Бумага частично восприняла и непростую геометрию камня, и ребро главной линии — водораздела.

Хайд воочию представил себе этот каменный клык, торчащий из травы на каком–то из священных холмов.

Представил себе и того, кто, обернув камень бумагой, копировал надписи, водя углем и лаковым тампоном, озираясь воровато, ибо его занятие было по меньшей мере предосудительным. Ведь если священный текст нанесен на камень, то он и должен оставаться вместе с камнем в месте силы.

Камень оберегал какую–то территорию, отгонял от нее всех или же, наоборот, заманивал.

Много таких камней, оставшихся со времени Песни, торчало тут и там в лесах и полях. Все, кроме друидов, старались отводить глаза, столкнувшись с письменами.

Текст гласил:

Спроси любого:«Что есть центр Мира?!»Но всякий ответит на свой лад.Путь освещает его взгляд.И только то, что освещено,увидеть ему дано.«То место, где я сейчас стою, —отзовется воин в строю. —Горм кли — под панцирем — это я.Центр там, где душа моя.Ответ Лорд–мэна:«Это — клехе, центр дома.Очаг и моя семья.Горм кли — клехе — я».Скажет лендлорд или друид:Центр Мира там — где Биле стоит.Под древом священным боговДуши предков находят кров…И только фейери даст ответ,Что центра Мира нет.Сам эльф один и его народИщут забытый потерянный вход…

Текст обрывался на этом. И незаконченность его отозвалась острой болью в истерзанном могучем сердце фейери.

— Откуда это? — дрогнувшим голосом спросил Хайд.

— Был камень, — замотала головой старуха, зажмурившись и стиснув губы так, что одинокие зубы вдавились в них, — теперь нет, — она то ли мучительно пыталась вспомнить, то ли старалась немедленно забыть то, что вдруг вспомнила.

— Где?

— Ты хотел узнать о пути. Я принесла тебе то, что осталось от камня. Ты должен дать мне то, что просила я. Так велит Традиция!

Хайд понял, что должен дать ей то вымышленное, иллюзорное счастье, о котором мечтал ее помутившийся разум.

Хайд всерьез почитал себя недурным сочинителем. И знал главную тайну этого ремесла: сочинитель перестает быть юным вдохновенным графоманом тогда, когда сам, без посторонней помощи осознает, что он умнее плодов своего вдохновения и понимает, что нужно либо всерьез учиться этому, либо перестать смешить людей самими потугами на творчество.

Делать в этой жизни нужно только то, что умнее, и чище, и светлее тебя самого. Только это и есть критерий того, что ты занимаешься делом, которому предназначен. Все остальное — недостойно.

Но несколько раз в жизни он оставлял призвание — бросал дело, которое считал еще вчера предназначением, и начинал сызнова, с овладения новым ремеслом, доведения мастерства до совершенства и полной свободы самовыражения.

Теперь же смысла в его жизни уже не наблюдалось. Он больше ни для чего не был предназначен. Да и существовал ли он?

Каждый фейери до тех пор только и существует, пока не перестанет слышать в своей душе отклик других фейери. Хайд был один, а значит, потерял себя.

Но если нет смысла в жизни, то должен же быть смысл в смерти.

— Ты хотела второй жизни, — сказал он без тени сомнения в голосе.

— Новой, а не второй…

— Ты получишь ее.

— Да! — старуха на мгновение обрела ясность во взгляде, и сомнение сверкнуло в ее глазах страшной догадкой.

Увы, даже самый безумный мечтатель на пороге осуществления мечты способен вернуться в юдоль здравого смысла, ибо жить мечтой — одно, а оказаться перед реальностью ее осуществления — совершенно иное.

— Ты проживешь новую жизнь, — сказал Хайд. Он прикоснулся ладонями к лицу старухи и заговорил вводя ее в транс.

За короткое время он заставил ее пережить всю ее жизнь такой, какой она помнила ее, но по–новому, так, как она рисовала себе свою другую жизнь в диких, безумных мечтах. Она пережила все, что хотела пережить, но чего никак не могло случиться с ней в реальности.

Хайд мог только догадываться о том, какие видения вызвал в ее угасающем сознании.

И он резко повернул ее голову от себя. Хрустнули шейные позвонки.

Без вздоха и стона, все еще находясь в чудесном новом мире и уже покидая всякую реальность, старуха мешком рухнула к его ногам с неестественно заломленной назад головой. Эльф выполнил предписанное Традицией. Старуха хорошо подготовилась к этой случайной встрече. Возможно, она и держалась за жизнь из последних сил только в надежде на встречу с фейери. Теперь ее мечта сбылась. И она честно расплатилась за ее осуществление.

Теперь и Хайд обрел смысл. Не в жизни — но в смерти. И он знал, как должен умереть и чем заняться, чтобы смерть была такой, как нужно.

* * *

Флай — другой фейери — в другом городе, но той же страшной ночью, взлетел над крышами, без всякой надежды удержаться в воздухе. Не так он рисовал себе полет!

Он не думал, что после одного побега ему придется совершить другой, да еще так скоро. И уж никак не думал он, что, очутившись над крышами, превозмогая слабость отвыкшего от воздуха тела, он еще и попадет под дождь.

Но все случилось именно так.

Возможно, фейери находят свой полет прекрасным. Вольно ж им так считать!

А быть может, они не думают об этом, как люди мало думают о ходьбе, пока ничто не мешает идти. Ничто не фокусирует внимание на привычном способе передвижения так, как камешек в ботинке или боль в колене.

Возможно, фейери различают летунов с красивой и некрасивой манерой летать, как люди различают красивую и некрасивую походку среди себе подобных. Все это возможно. Как известно, наука с большим сомнением относится к самому факту существования этих существ.

И тем не менее можно с весьма высокой степенью уверенности утверждать, что фейери презирают людей за их, так сказать, приземленность, а люди находят вопиюще безобразным вид летящего крылатого.

Действительно, что может быть красивого в распластанном неестественно хвостатом человекообразном, который, мелко сотрясаясь всем телом, совершает конвульсивные движения и с отвратительным воем вибрирует двумя парами стрекозьих крыльев?

Решительно ничего прекрасного в этом полете не найти!

Но сам полет…

Оставьте споры! Полет прекрасен.

Однако погода выдалась нелетная. Впрочем, крылатые называют это несколько иначе. И понимают по–другому. У них множество понятий и символов обозначают условия, благоприятные и неблагоприятные для полета.

Фейери — не термопланы и куда более чувствительны к погодным условиям. И не только к погодным…

Этот полет не имеет к аэродинамике отношения, честно говоря, никакого, или же, если имеет — крайне приблизительное.

Что–то мистическое и даже магическое видят в полете они сами, но, взглянув со стороны, мы ничего такого не увидим. Да ничего толком и не сможем понять.

И сам Флай, пожалуй, сильно рисковал самой способностью летать, пытаясь передать, пусть на уровне смутных ощущений, принципы этой способности, когда рассказывал в юности своему другу из племени людей о том, как это — летать.

Законы такого порядка имеют обыкновение действовать лишь до той поры, пока они не сформулированы.

— Вспомните… — говорил он притихшим мальчишкам, один из которых впоследствии спас его, а другой — предал. — Вы тоже пытались. Как же вам рассказать–то? Я постараюсь напомнить это ощущение. Нужно только вспомнить, как это бывает. Хоть во сне. Вы же мне говорили. И очень похоже, что это правда.

Юный фейери был старше их втрое, но выглядел как сверстник и по меркам фейери был даже моложе их, но куда опытнее.

— Как птица или как пчела? Нет! Только похоже. Пустое сходство. Вы неправильно думаете. Не мне вам говорить, что летящий… похож на птицу и на насекомое, и делает птичьи движения. Но это пустое сравнение. Оно ничем реальным не наполнено. Понятно, откуда оно берется. Кто, как не птица, умеет летать по воздуху?.. И фейери, пусть даже летая в какой–то иной среде, остается в воздухе и продолжает ощущать явственно именно воздух. А стало быть, и подражает птице — раскидывает руки, взмахивает ими, пытается толкнуться от земли, а то и разбежаться. И этим несказанно мешает себе. Но не может преодолеть своего сознания, воспитанного на зримом. Правда, глупо?