Все это добро, аккуратно прикрытое сверху конскими ногами и головами (в лесах валялось много убитых и замерзших лошадей), он на саночках провозил мимо немецких патрулей и часовых к себе домой. Немцы не возражали, чтобы местные жители ходили в лес за мерзлой кониной — это избавляло от заботы об их пропитании.
Возле своего дома Семен выкопал под поленницей дров большую яму, куда и складывал, обернув в тряпки, все это богатство. Разумеется, постепенно оно перекочевало в отряд. Выполняя данное им слово, Золотухин принял Семена Щербакова в отряд.
Случилось так, что в это время прервалась связь с группой Азаровой, и в отряд перестали поступать медикаменты и перевязочные материалы. Нужно было кого-то послать в город, и Семен, при его щуплой внешности (на самом деле, при малом росте он был жилистым и сильным) и навыках беспризорника проскользнуть незаметно в любую щель, подошел на роль связного как никто другой…
Семен Щербаков стал одним из самых юных разведчиков и связных отряда. Моложе его оказался только Володя Рыбкин, сын людиновского партизана Николая Рыбкина. Семен был дерзок, находчив, до нахальства деятелен и предприимчив. К сожалению, командование не распознало в нем свойственную многим беспризорникам и приблатненным пацанам психологическую неустойчивость, что, в конце концов, привело к трагедии.
Первым крещением Щербакова стала разведка в Сукремль, куда он направился со своим сверстником Женей Кабановым. Болва только что ушла в берега, ребята переправились через реку и достигли поселка. Огородами они незамеченными добрались до нужного им места, но едва вышли на улицу, как напоролись на немецкий патруль. Солдаты окликнули их криком «Хальт!», но ребята не остановились, а кинулись бежать. Солдаты преследовали их и загнали во двор местной жительницы старушки Конюховой, сын которой был в отряде.
Женя решил спрятаться во дворе, что было ошибкой, а более смекалистый Семен вбежал в дом.
— Бабушка, печь топила? — с порога крикнул он хозяйке.
— Топила, топила, а что?
— Давно?
— Давно…
— Тогда открывай заслонку, я там спрячусь, а ты закрой за мной и немцам ни ну-гу.
Старуха приоткрыла заслонку, раздвинула горшки, и тощий Щербаков мгновенно юркнул внутрь и забился в дальний угол.
Едва Конюхова привела все в порядок, как в дом вбежали немецкие солдаты, успевшие уже поймать Женю в сарае.
— Где партизан, матка?
Конюхова стала открещиваться:
— Какой-такой партизан? Я одна в доме…
Немцы обыскали дом, заглянули и на чердак, и в погреб, и под кровать, и в шкаф, и в сундук. Поднялись и на полати. Не обследовали только нутро печи, от которой еще тянуло жаром.
Когда немцы ушли, Конюхова выждала некоторое время, потом открыла заслонку, раздвинула горшки и крикнула:
— Вылезай!
Семен выбрался, едва не задохнувшийся, весь в саже. Немало усилий пришлось потратить и ему самому, и хозяйке, чтобы отмыться и вычистить одежду.
С наступлением темноты Щербаков вернулся в отряд. Впоследствии он не раз ходил и на связь с городскими подпольщиками, и в разведку. Прикрытием ему было обличье беспризорника. Как-то он прошел сквозь весь город, гоня перед собой ногами пустую консервную банку, в которой лежало… очередное донесение.
Однажды он все же попался. Задержали его два полицая и заперли в бане (дело случилось в деревне). Один полицай куда-то ушел, а второй остался сторожить задержанного, но, разморенный жарой и самогонкой, заснул. Заслышав храп за дверью, Семен нашел лаз на чердак, выбрался на крышу, спрыгнул оттуда на землю и, заколов разбуженного шумом полицая его же штыком и прихватив винтовку, благополучно скрылся. Но везенье редко длится до бесконечности. Недолго длилась полоса удач и для Семена Щербакова, людиновского Гавроша…
Потом случилась и первая жертва…
Клавдия Антоновна Азарова увидела на улице Ленина лежащую женщину — молодая или старая, сразу и не поняла, лицо сплошной кровоподтек, глаза закрыты, из уголков рта стекала розовая слюна… Платье на женщине было изорвано, нижнее белье отсутствовало. Все тело тоже было покрыто синяками, на грудях — следы укусов и небольшие круглые ожоги — такие оставляют запекшиеся на коже горящие сигареты… И еще ужаснуло — женщина явно была подвергнута грубому и многократному насилию. Азарова откинула с лица почти бездыханной жертвы пряди слипшихся русых волос и не удержалась от крика:
— Господи, Оленька! Что же с тобой эти ироды сделали!
Да, то была Оля Мартынова, молодая учительница из деревни Заболотье, одна из разведчиц, действовавших в районе, та самая «Весна», что совсем недавно ходила в тогда еще оккупированный Киров и Жиздру.
Лишь позднее стало известно, что Ольгу Мартынову задержал в Людинове полицейский Орлов. Этот мерзавец за что-то с давних пор ненавидел девушку и, видимо, подозревал, что она связана с партизанами. Завидев ее в городе, Орлов решил, что она неспроста заявилась сюда не в базарный день, остановил и препроводил в полицию. При обыске у Оли ничего не нашли, какую-либо связь с партизанами или подпольщиками она отрицала, и обозлившиеся полицаи выместили на беззащитной девушке свою досаду.
Самое ужасное заключалось в том, что Олю Мартынову убили не как оно бывает на войне, когда враг уничтожает в бою своего заведомого и тоже вооруженного противника, а просто так, в сущности, ни за что, лишь бы поглумиться, отдаться низменным побуждениям, отнять самым мучительным и гнусным образом жизнь — беспричинно и безнаказанно. Такое могло в оккупированном городе в любой день и в любой час случиться с каждой и каждым. И случалось. И не единожды…
Азарова знала Олю с давних, довоенных времен, более того, это по ее рекомендации девушку привлекли к разведывательной работе. Потому еще с такой болью восприняла Клавдия Антоновна трагедию с Олей, словно была в том ее личная вина…
Оля и ходила-то в Людиново из своего Заболотья потому, что сама связи с отрядом не имела и собранную информацию передавала через Азарову или Марию Лясоцкую, через них же, как правило, получала и очередные задания. Полицай Орлов был не только негодяем, но и дураком — если бы он незаметно проследил за молодой учительницей, а не кинулся ее задерживать, мог бы зацепить какую-то ниточку, ведущую к подполью.
Не знать о том, что грозит им в случае ареста, подпольщики не могли. Из встреч со многими бывшими партизанскими разведчиками авторы знают, что между собой никогда не рассуждали о том, как поведут себя, если окажутся в пыточной камере наедине с палачами. То была запретная тема. Никто не может сказать наперед, как поведет себя под мучительными, изощренными пытками. Потому-то и существует первая и самая главная заповедь в разведке — знать только то и ровно столько, что необходимо для выполнения задания. Чтобы в случае провала, если и сломают тебя на допросах и развяжут язык, ущерб был минимальный.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});