Читать интересную книгу Полная тьма, ни одной звезды - Стивен Кинг

— Да нет, — сказал я, и начал смеяться. Это был опасно неуравновешенный звук, даже для моих собственных ушей. — Я никогда не думал более ясно в жизни, сэр. Он пришел к вам — он или другой, я уверен, что финансово-юридический отдел «Фаррингтон» может позволить себе нанять всех мошенников, которых захочет — и вы заключили сделку. Вы с-с-сговорились!

— Я смеялся сильнее, чем когда-либо.

— Мистер Джеймс, боюсь, что я должен попросить, вас уйти.

— Может вы спланировали все это заранее, — сказал я. — Возможно именно поэтому вы так стремились уговорить меня сначала на проклятую ипотеку. Или может когда Лестер услышал о моем сыне, он увидел прекрасную возможность использовать в своих интересах мою неудачу и побежал к вам. Возможно, он сидел прямо на этом стуле и сказал, «Это будет выгодно для нас обоих, Штоппи — вы получите ферму, мой клиент получит землю у ручья, а Уилф Джеймс может катиться к черту». Разве, не так все было?

Он нажал кнопку на своем столе, и дверь открылась. Это был небольшой банк, слишком маленький, чтобы нанять охранника, но появившийся в дверном проеме кассир, был крепким парнем. Один из семьи Рорбахер, судя по его виду; я ходил в школу с его отцом, а Генри ходил бы с его младшей сестрой, Мэнди.

— Какие-то проблемы, мистер Штоппенхаузер? — спросил он.

— Нет, если мистер Джеймс уйдет сейчас, — сказал он. — Не проводишь его к выходу, Кевин?

Кевин вошел, и когда я медленно начал подниматься, он сжал руку чуть выше моего левого локтя. Он был одет как банкир, вплоть до подтяжек и галстука-бабочки, но это была рука фермера, жесткая и мозолистая. Моя все еще заживающая культя тревожно запульсировала.

— Пойдемте, сэр, — сказал он.

— Не дергай меня, — сказал я. — Это причиняет боль, в том месте, где раньше была моя рука.

— Тогда пойдемте.

— Я ходил в школу с твоим отцом. Он сидел рядом со мной и постоянно списывал у меня в течение недели весеннего тестирования.

Он вытащил меня из кресла, где некогда ко мне обращались как Уилф. Старый добрый Уилф, который был бы дураком, чтобы не взять ипотеку. Кресло почти упало.

— С Новым годом, мистер Джеймс, — сказал Штоппенхаузер.

— И тебя, лживый мудак, — ответил я. Вид шокированного выражение на его лице, возможно, было последней хорошей вещью произошедшей со мной в моей жизни. Я сидел здесь в течение пяти минут, пережевывая кончик моей ручки и пытаясь вспомнить о чем-то еще с тех пор — хорошую книгу, хорошую еду, приятный день в парке — и не смог.

Кевин Рорбахер сопровождал меня через вестибюль. Я полагаю, что это правильный глагол; он не совсем тащил. Пол был мраморным, и наша поступь отдавалась эхом. Стены были обиты темным дубом. У высоких окошек кассиров две женщины обслуживали небольшую группу последних клиентов этого года. Одна из кассирш была молода, а другая стара, но их удивленное выражение глаз было идентичным. Все же это был не страх, а почти жгучее любопытство, которое охватило и мои собственные глаза; они были прикованы к нечто совершенно иному. Рейка из витиеватого дуба в три дюйма шириной проходила над окошками кассиров, и вдоль нее деловито неслась…

— Осторожно, крыса! — Закричал я, и указал пальцем.

Молодая кассирша вскрикнула, посмотрела вверх, затем обменялась взглядом со старшей коллегой. Не было никакой крысы, только мимолетная тень потолочного вентилятора. И теперь все смотрели на меня.

— Смотрите сколько влезет! — Сказал я им. — Смотрите пока не наглядитесь! Смотрите, пока ваши чертовы глаза не выпадут!

Потом я оказался на улице, и выдыхал клубы морозного зимнего воздуха, который был похож на сигаретный дым.

— Не возвращайтесь, пока у вас не появится деловое предложение, — сказал Кевин. — И пока не научитесь вежливо общаться.

— Твой отец был самым мерзким жуликом, с которым я когда-либо ходил в школу, — сказал я ему. Я хотел, чтобы он ударил меня, но он просто вернулся внутрь и оставил меня в одного на тротуаре, стоящем перед моим покосившимся старым грузовиком. И именно так Уилфред Леланд Джеймс провел свое посещение города в последний день 1922 года.

Когда я вернулся домой, Ахелои уже не было в доме. Она была во дворе, лежа на боку и выдыхая свои собственные облака белого пара. Я видел небольшие следы на снегу, где она прыгнула с веранды, и большой след, где она неудачно приземлилась и сломала обе передних ноги. Кажется, даже невинная корова не могла выжить рядом со мной.

Я вошел в прихожую, чтобы взять ружье, затем в дом, желая увидеть — если смогу — что напугало ее настолько сильно, что она покинула свое новое жилье на полном скаку. Конечно же, это были крысы. Три из них сидели на драгоценном буфете Арлетт, глядя на меня своими черными и торжественными глазами.

— Возвращайтесь и скажите ей оставить меня в покое, — сказал я им. — Скажите ей, что она достаточно нанесла вреда. Бога ради скажите ей отстать от меня.

Они просто сидели, глядя на меня с хвостами, обвитыми вокруг их пухлых черно- серых тел. Поэтому, я поднял ружье и выстрелил в ту, что посередине. Пуля разорвала ее на части и забрызгала ее остатками обои, которые Арлетт выбирала с такой заботой за девять или десять лет до этого. Когда Генри был еще только маленьким озорником, и между нами троими все было прекрасно.

Две другие убежали. Без сомнений вернулись к их секретному пути под землю. Назад к их гниющей королеве. После себя они оставили на буфете моей мертвой жены, небольшие кучки крысиного дерьма, и три или четыре кусочка мешковины, которую Генри принес из коровника той ранней летней ночью в 1922 году. Крысы пришли, чтобы убить мою последнюю корову и принести мне маленькие кусочки сетки для волос Арлетт.

Я вышел наружу и похлопал Ахелою по голове. Она вытянула вверх шею и печально замычала. Останови это. Ты — владелец, Ты — бог моего мира, так что останови это.

Я сделал это.

С Новым годом.

Это было концом 1922 года, и это конец моей истории; все остальное — эпилог. Эмиссары столпились вокруг этой комнаты — как менеджер этого прекрасного старого отеля закричал бы, увидь он их! — не желая больше ждать, чтобы вынести их приговор. Она — судья, они — присяжные, но я буду своим собственным палачом.

Конечно, я потерял ферму. Никто, включая компанию «Фаррингтон», не купил бы те сто акров, пока домашнее хозяйство не пропало, и когда мясники наконец напали, я был вынужден продать их по безумно низкой цене. План Лестера отлично сработал. Уверен, что он был его, и уверен, что он получил премию.

Ну, что ж; я потерял бы свою небольшую точку опоры в округе Хемингфорд, даже если бы у меня были финансовые ресурсы, чтобы возвратиться, и в этом есть извращенное утешение. Говорят этот кризис, в котором мы находимся, начался в Черную пятницу прошлого года, но жители таких штатов как Канзас, Айова, и Небраска знают, что он начался в 1923 году, когда зерновые культуры, которые пережили ужасные штормы той весной, были убиты засухой, которая последовала, засуха, которая длилась в течение двух лет. Скромный урожай, который нашел свой путь к большим городским рынкам и маленьким городским сельскохозяйственными магазинам, продавался по грошовой цене. Харлан Коттери продержался приблизительно до 1925 года, а затем банк забрал его ферму. Я случайно наткнулся на эту новость, просматривая банковские объекты для продаж в «Уорлд-Геральд». К 1925 году, такие объекты иногда занимали целые страницы в газете. Небольшие фермы начали исчезать, и полагаю через сто лет, а может и через семьдесят пять, они все исчезнут. К 2030 году (если будет такой год), вся Небраска западнее Омахи будет одной большой фермой. Вероятно, она будет принадлежать компании «Фаррингтон» и те, кому не повезет проживать на этой земле, будут влачить свое существование под грязными желтыми небесами и носить противогазы, чтобы не задохнуться от вони мертвых свиней. И каждый ручей будет бежать красный от крови после резни.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});