— Вы должны быть благодарны Арлетт, потому что я никогда не приехал бы сюда, если бы не она, — сказал он.
— Мертва, — ответил я.
— Все верно, она мертва.
— Я убил ее, разве нет? — сказал я затем, как научился говорить на коленях моей матери.
Шериф Джонс воспринял риторический прием моей матери (и его собственный, не забывайте) как реальный вопрос. Несколько лет спустя — это было на фабрике, где я нашел работу после того, как потерял ферму — я услышал бригадира, ругающего клерка за то, что он послал заказ в Де-Мойн вместо Давенпорта прежде, чем клерк получил бланк доставки из главного офиса. Но мы всегда посылаем заказы в среду в Де-Мойн, вскоре уволенный клерк возразил. Я просто предположил…
Предположение делает дурака из тебя и из меня, ответил бригадир. Старая поговорка, полагаю, но это был первый раз, когда я услышал ее. И стоит ли удивляться, что я подумал о шерифе Фрэнке Джонсе, когда сделал это? Привычка моей матери с превращением обращения в вопрос спасла меня от электрического стула. Меня никогда не судило жюри присяжных за убийство моей жены.
До сих пор, то есть.
Они здесь со мной, намного больше двенадцати, выстроившись в линию вдоль плинтуса по всему периметру комнаты, наблюдая за мной масляными глазами. Если бы горничная вошла с новыми простынями и увидела этих пушистых присяжных заседателей, то она выбежала бы с воплями, но ни одна девица не зайдет; я повесил, табличку «НЕ БЕСПОКОИТЬ» на дверь два дня назад, и она была там с тех пор. Я не выходил. Полагаю, я мог бы заказать доставку еды из ресторана на улице, но подозреваю, что еда спровоцирует их. В любом случае, я не голоден, так что, это не большая жертва. Пока они были терпеливы, мои присяжные заседатели, но вероятно, это ненадолго. Как и любое жюри, они жаждут, когда показания свидетеля закончатся, чтобы они могли огласить приговор и получить свою символическую плату (в данном случае, заплаченную плотью), и вернуться домой к своим семьям. Поэтому, я должен закончить. Это не займет много времени. Тяжелая часть окончена.
Вот, что сказал шериф Джонс, когда сел возле моей больничной койки:
— Вы поняли это по моим глазам, полагаю. Верно?
Я был все еще очень больным, но достаточно поправился, чтобы быть осторожным.
— Понял что, шериф?
— То, что я приехал сказать вам. Вы не помните, так ведь? Ну, я не удивлен. Вы были просто больным американцем, Уилф. Я был уверен, что вы собирались умереть, и думал, что вы могли сделать это прежде, чем я отвезу вас в город. Кажется Бог, еще не закончил с вами, а?
Что-то не закончило со мной, но я сомневался, что это Бог.
— Это насчет Генри? Вы приехали, чтобы сказать мне что-то о Генри?
— Нет, — сказал он, — я приехал из-за Арлетт. Это дурные вести, наихудшее, но вы не можете винить себя. Не похоже, что вы выгнали ее из дома палкой. — Он склонился вперед. — Вам могло показаться, что вы мне не нравитесь, Уилф, но это не так. Есть некоторые в этих краях, кто недолюбливает вас — и мы знаем, кто они, верно? — но не причисляйте меня к ним только, поскольку я должен принимать их интересы во внимание. Вы раздражали меня раз или два, и я полагаю, что вы все еще дружили бы с Харлом Коттери, если бы держали своего парня на коротком поводке, но я всегда уважал вас.
Я сомневался насчет этого, но держал рот на замке.
— Что касается того, что произошло с Арлетт, я скажу это снова, поскольку это стоит повторить: Вы не можете винить себя.
Не мог? Я подумал, что это было диким умозаключением даже для блюстителя порядка, который отнюдь не Шерлок Холмс.
— У Генри проблемы, если некоторые из отчетов которые я получил, верны, — медленно сказал он, — и он втянул Шен Коттери в горячую воду за собой. Они, скорее всего, сварятся в ней. Этого достаточно для вас, чтобы не взваливать на себя ответственность за смерть вашей жены. Вы не должны…
— Просто скажите мне, — сказал я.
За два дня до его визита — может в день, когда крыса укусила меня, может и нет, но примерно в то время — фермер, направляющийся в Лайм Биска с последней своей продукцией, заметил три кайота, дерущихся за что-то примерно в двадцати метрах к северу от дороги. Он, возможно, продолжил бы путь, если также не заметил женскую потертую лакированную обувь и розовые трусики лежащие в канаве. Он остановился, выстрелил из своей винтовки, чтобы отпугнуть кайотов, и пошел в поле, чтобы осмотреть их приз. То, что он нашел, было скелетом женщины с лохмотьями одежды и несколькими кусками плоти, все еще свисающими с него. Оставшиеся волосы на ней, были блекло коричневого цвета, в который ярко темно-рыжий цвет Арлетт, мог превратиться за месяцы воздействия природных условий.
— Два задних зуба отсутствовали, — сказал Джонс. — У Арлетт не хватало нескольких задних зубов?
— Да, — солгал я. — Потеряла их из-за инфекции десен.
— Когда я приехал на следующий день после того, как она сбежала, ваш парень сказал, что она взяла свои лучшие украшения.
— Да. — Украшения, которые были теперь в колодце.
— Когда я спросил, могла ли она забрать какие-нибудь деньги, вы упомянули двести долларов. Верно?
Ах, да. Вымышленные деньги Арлетт, которые она якобы взяла из моего комода.
— Верно.
Он кивнул.
— Ну, вот видите. Немного украшений и немного денег. Это объясняет все, разве нет?
— Я не понимаю…
— Поскольку вы не смотрите на это с точки зрения шерифа. Она была ограблена на дороге, вот и все. Какой-то мерзавец заметил женщину, путешествующую автостопом между Хемингфорд и Лайм Биска, подобрал ее, убил ее, забрал деньги и драгоценности, а затем отнес тело достаточно далеко в ближайшее поле, чтобы оно не было заметно с дороги.
По его вытянутому лицу я видел, он считал, что она, вероятно, была не только ограблена но и изнасилована, и мне повезло, что от нее мало чего осталось, чтобы сказать наверняка.
— Тогда, это вероятно она, — сказал я, и как-то смог сохранить серьезный вид, пока он не ушел. Потом я перевернулся, и хотя я ударился своей культей при этом, я начал смеяться. Я уткнул лицо в свою подушку, но даже это не заглушило звук. Когда медсестра — старая уродливая баба — вошла и увидела, что слезы струятся по моему лицу, она предположила (делая дураками и вас и меня), что я плакал. Она смягчилась, что я считал почти невозможным, и дала мне дополнительную таблетку морфия. Я был, в конце концов, скорбящем мужем и лишенным ребенка отцом. Я заслужил покой.
И знаете, почему я смеялся? Из-за того, что это была сказанная из лучших побуждений глупость Джонса? Случайное появление мертвой женщины бродяги, которая, скорее всего, была убита ее попутчиком, пока они были пьяны? И это тоже, но в основном это была обувь. Фермер остановился, чтобы посмотреть из-за чего дрались койоты, только потому, что увидел женскую лакированную обувь в канаве. Но когда шериф Джонс спросил об обуви в тот день прошлым летом, я сказал ему, что Арлетт ушла в парусиновых туфлях. Идиот забыл.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});