в 1968 году) прошёл его творческий вечер — одни говорят, что вечер стал заметным событием, другие — что и еле набралось ползала, а Кручёных сам себе принёс букетик цветов и поставил перед собой в стаканчик.
Всё нетвёрдо, неточно, и, кажется, мемуаристы разбегаются от запаха тления.
Между тем, именно Алексею Кручёных русская литература благодарна за сохранение множества рукописей.
Молодость Кручёных была стремительной — он дружил с Хлебниковым (один раз они даже выступили соавторами) и Северяниным, а потом ругался с ними, его ценил Малевич.
Кручёных заполнял всё пространство вокруг себя не только знаменитыми «дыр бул щыл», но и множеством критических заметок.
В заметках было много задора, в те годы Кручёных писал, что «всего «Евгения Онегина» можно выразить в двух строчках:
ени — вони
си — е — тся
Сонный свист торжествует!
Слякость ползет!
— но бедный читатель уже в школе так напуган Пушкиным, что и пикнуть не смеет и до наших дней «тайна Пушкина» оставалась под горчишником!» и затем Кручёный приводит счёт из прачечной, который, как он провозглашает, выше Пушкина.
Согласно воспоминаниям: за ним, были приверженцами классической, в первую очередь пушкинской, поэзии, а когда спросили тринадцатилетнего Кирсанова: “А кто ваш любимый поэт?” — он пробасил: “Крученых!” Все остолбенели — это был моветон. На что Багрицкий подумал и сказал: “Ну хорошо, будете за продуктами бегать». Продуктов тогда не было никаких, но Кирсанову поручали обязанности факельщика — стоять с горящим жгутом старой бумаги над тем, кто читает в данный момент стихи, когда отключалось электричество».
Сергей Третьяков, поэт и драматург, именовал его «букой русской литературы» в 1923-м, а десятью годами раньше модный критик Корней Чуковский обозвал его «свинофилом», обыгрывая одну цитату из Кручёных. Вдобавок критик писал: «Но странно: бунтовщик, анархист, взорвалист, а скучен, как тумба. Нащелкает еще десятка два таких ошеломительных книжек, а потом и откроет лабаз, с дёгтем, хомутами, тараканами — все такое пыльное, унылое. (Игорь Северянин открыл бы кондитерскую!) Ведь бывают же такие несчастно рожденные: он и форсит, и кривляется, а скука, как пыль, налегла на все его слова и поступки. Берёт, например, страницу, пишет на ней слово шиш, только одно это слово! — и уверяет, что это стихи, но и шиш выходит невеселый. Хоть бы голову себе откусил, так и то никому не смешно».
Но при этом Чуковский всё же сравнивал его с Игорем Северяниным!
Маяковский называл его «книжонки» «дурно пахнущими и говорил, что он «Есенина политграмоте так, как будто сам Крученых всю жизнь провёл на каторге, страдая за свободу, и ему большого труда стоит написать шесть(!) книг об Есенине рукой, с которой ещё не стерлась полоса от гремящих кандалов».
А Павел Флоренский писал: «Мне лично этот “дыр бул щыл” нравится: что-то лесное, коричневое, корявое, всклокоченное, выскочило и скрипучим голосом “ р л эз ” выводит, как немазаная дверь».
Кручёных умер в Москве в восемьдесят два года.
Писатель в России должен жить долго.
Тогда он успевает написать мемуары и стать вновь интересен.
Кручёных мемуаров не написал, а лет сорок вовсе не печатался.
Так бывает — сперва человек эпатирует общество, развешивая пощёчины его вкусу, а потом общество сперва травит его, а потом забывает.
Его миновали репрессии — для их невода он оказался слишком мелким, и легко миновал смертельные ячейки.
Платой за это было одиночество и то, что полжизни он умирал с голода. Лабаза с хомутами не вышло.
Он, как странный священник неизвестного культа, хранил в своей комнатке ключ от пирамиды — на всякий случай. «Он был верен своему прошлому. И это сказывалось во всем. Прошлое во всем — в быту, в воспоминаниях, в сборе книг, рукописей — окружало Крученых».
Пришло время спроса на русский авангард — потому что искусство идёт волнами — сперва оно пахнет кумачом и трепещет на ветру, а потом приходит время строгого имперского классицизма, запаха бархата и казённого сукна, затем снова приходит авангард — и так до бесконечности.
Что-то было там, кроме запаха пыли, в этой комнатке, заваленной рукописями.
Какой-то исчезающий запах.
Видимо, консервированный запах времени.
Вознесенский А. На виртуальном ветру. — М.: Вагриус, 2006. С. 27.
Кручёных А. Кукиш прошлякам. Сдвигология русского стиха: Трахтат обижальный, — М. 1923. С. 30.
Владимирский Б. Венок сюжетов. — М.: Контент-прим, 1994. С. 96/
Бука русской литературы. /Д. Бурлюк, С. Третьяков, Т.Толстая, С.Рафалович; Обл. Нагорской, заставки Клюна. — М.: Тип. ЦИТ, 1923. 44 с.
Маяковский В. Полное собрание сочинений в 13-ти томах, Т.12. — М. Художественная литература, 1959. С. 97.
П. А. Флоренский, pro et contra: личность и творчество Павла Флоренского в оценке русских мыслителей и исследователей. — М.: РХГИ, 2000, С. 674.
Нечаев В. Вспоминая Крученых… // Минувшее: Исторический альманах. № 12. — М., 1993. С. 378.
Извините, если кого обидел.
28 февраля 2016
История про то, что два раза не вставать (2016-02-29)
Извините, если кого обидел.
29 февраля 2016
История про то, что два раза не вставать (2016-02-29)
Ну, как и обещал, написал про попаданцев-пропаданцев.
А то мне уже начали пенять, что обещал-обещал, а не рассказал, а задние тоже хочут.
Вот она полная скорби и печали, но с хорошей кодой.
На фоточке смотрю на попаданцев как на говно.
Поделом им.
Вообще-то я ещё хотел рассказать про несколько забавных мотивов — это то, как человек попадает в прошлое.
В будущее — понятно, туда, по завету классиков, лезут либо отмороженные (в буквальном смысле), либо эйнштейновские космонавты.
Споткнувшись об арматуру, от удара молнии, от просто удара.
В этом смысле куда остроумнее создатели "Дня Сурка" — во-первых потому что выкинули из фильма объяснения причин, во-вторых, потому что поставили в кадр гостиничные часы с радио.
И, кстати, есть, конечно уже типизация — неожиданно сам попал в прошлое или по службе, и есть типизация — попал в прошлое, попал в петлю времени (Как в "Дне сурка") и попал в будущее.
Извините, если кого обидел.
29 февраля 2016
История про то, что два раза не вставать (2016-03-01)
"Если раскололась крышка фарфорового чайника, не огорчайтесь".
Не огорчайтесь, не расстраивайтесь — это вечный зачин "Маленьких хитростей".
Вообще, ну его нахуй.