В Осаке мы встречаем Пасху. В тихой устланной циновками церкви кроме нас только трое русских. Это японская православная церковь. Странно слышать японские слова в православных напевах, но молодой хор поет так хорошо, что весь воздух церкви кажется наполненным тихой радостью, теплотою зажженных свечей.
По счастью, в пасхальные дни мы не работаем. В отеле на столе наших девушек — новые салфетки, булочки, слегка напоминающие крохотные куличики, цветы и покрашенные синими и красными чернилами яйца. Торжественно гремит викторола, которая разъезжает с нами из города в город. Я же с самого утра исчезаю в горы.
Кажется, никогда у меня еще не было такого чудесного пасхального дня! Шоссе поднимается все выше и выше, и я чувствую, как радость все больше и больше вливается в меня. В горах ведь совсем особенный, радостный воздух! Совсем не надо быть счастливой, чтобы радоваться в горах. По склонам цветут азалии и поют птицы. Весь мир провалился вниз. Где-то там, в глубине, едва видимый город, подернутый дымом, и огромное, ясное, открытое море. Но это еще не все. Дальше надо подниматься в маленьких кабинках, висящих над пропастью. Такое чувство, что летаешь во сне. Даже упасть и разбиться не страшно — лишь бы остаться в горах!
Я чувствую, что восторг растягивает мой рот до предела и он уже не способен закрываться, так же как у моего спутника.
В горах особые правила. В горах два даже совершенно чужих друг другу человека могут чувствовать себя товарищами детских лет. Если они оба одинаково понимают, что такое горы.
Мы машем руками и прыгаем с камня на камень. Надо посидеть на каждом, побегать по всем тропинкам. Вот бы взять и спрятать всю эту красоту в карман! И этот звонкий, радостный воздух. Чтобы в будущем… Но не надо думать о будущем! Так красиво щебечут птицы…
Наконец мы усаживаемся окончательно и принимаемся за яблоки с хлебом. Вместо всяких окороков и куличей — яблоки и хлеб в горах.
Если бы я был богат, я подарил бы вам здесь дом. Зимой вы бы катались на лыжах, а летом — спускались к морю и купались…
Я рассказываю, что такое Пасха. Я стараюсь объяснить сущность своей религии. Прежде всего — хорошо относиться к другим.
* * *
Изумительная дорога вступает в Алима. Солнце уже золотит верхушки сосен, пронизывает легкие бамбуковые рощи. Я устала улыбаться, но мне жалко, что день кончается.
В Алима какие-то минеральные воды. У речки камни покрыты рыжим налетом.
– Вы знаете, японцы говорят ни один доктор, ни даже Алима не излечат сердце, пораженное любовью.
Еще бы! Огромные лиственницы; ручьи и тропинки, ирисы и фиалки в траве… Земля цветет, земля томится… Не удивительно, что Алима не излечивает от любви. Тут-то, по-моему, легче всего подхватить эту «болезнь».
* * *
Внизу вишни уже отцвели. Но тут, в горах, я еще застала их на прощание. Они побледнели, но все такие же прекрасные и осыпаются в изнеможении. Все тропинки покрыты лепестками. Они долго кружатся в воздухе и покорно падают на землю…
— Вы знаете, почему мы, японцы, так любим цветы вишни? Они подобны сердцу японского самурая. Если воин видит, что ему предстоит быть отвергнутым или униженным, он не будет ждать этого момента и не будет просить пощады… Он предпочтет умереть, сделав харакири… Так и цветы сакуры. Они умирают в расцвете. Они осыпаются с веток во всем блеске красоты, не дожидаясь увядания…
* * *
Глядя на мокрую ветку черемухи, мотающуюся перед окном в харбинском ветре, я вспоминаю о той чудесной весне.
Передо мной на этажерке стоит статуэтка благородного самурая. Его мужественное сердце полно отваги, но в то же время оно так хрупко! Как и сердце маленькой фарфоровой японочки. Смерть, — как весна и любовь, — тоже приходит неожиданно.
«Харбин-Шоу» В Ниппон. 1938
Наши первые шаги в области ознакомления с японскими обычаями были сделаны еще на пароходе. Так, например, мы узнали, что выкупавшись, очень нехорошо выпускать из бака воду и лишать тем самым всех остальных пассажиров ванны.
Пережив наконец морское путешествие со всеми его прелестями и приближаясь к Токио, мы получили письменное предупреждение от нашего переводчика о том, что «толпа будет давать букет и много удивляться нам». Это предсказание оправдалось. На перроне нас встретили с цветами и приветственными флажками.
Много, правда, не удивлялись, а сразу потащили в газеты, где мы снимались и говорили «речи». После шестой или седьмой редакции я уже начала заикаться и путать свое интервью. И тогда нас отвели в ресторан и накормили.
Несколько освоившись с новыми порядками (все-таки чего-нибудь да стоит привыкнуть к тому, что замки открываются в обратную сторону и что когда вас зовут, то тоже машут в обратную сторону, словно просят вас отойти подальше или прощаются с вами).
Мы разместились в отеле и пришли в нормальное состояние, в котором нас тотчас же засняли. Для этого к нам пришел репортер, который любит Тургенева и играет «Очи черные» на семиструнной гитаре.
Снимали нас вообще бурно. Во время наших представлений передние ряды представляли собой сплошную фотографическую атаку, так что мы чувствовали себя скорее кинозвездами. Кстати. Нину Крылову[72] пригласили было участвовать в кинофильме, но так как она не могла выяснить, кого именно она должна была изображать (не то кошку, не то привидение, не то жену самурая), то дело закончилось ничем.
Две недели мы протанцевали в Токио весьма благополучно, если не считать нового, на этот раз несколько мрачного предупреждения нашего переводчика: «Не махнуйте поясницу и пупа скрыете. Строгое соблюдение просите». Что в переводе на русский язык означало намек на некоторую вольность наших танцевальных движений и костюмов.
Нашему переводчику Ямато-сан приходилось довольно туго. Столица Японии произвела на каждую индивидуальное впечатление. Во время прогулок одна застывала на месте, считая этажи и иностранцев. Другая, осененная какой-то идеей, непременно стремилась вперед. Третья умилялась клубничному торту в витрине кафе, а четвертая сосредоточенно заходила в магазины старинных вещей и потом вспоминала, что ей надо купить мыло. Переводчик бегал от одной к другой, жалобно размахивая словарем. (Он, конечно, был также приставленным шпионом за нами. Мы это отлично понимали и иногда разыгрывали его, прятались в вестибюле гостиницы за какую-нибудь огромную пальму в кадке и, насладившись его растерянным видом, выскакивали с криком из своего убежища.)
Попав на главную улицу — Гинза, мы воодушевленно и дружно ринулись на поиски московской колбасы и, пробегав около часа и окончательно заморив переводчика, вернулись в отель с «разбитыми надеждами».
Зато в Иокогаме мы попали на ежегодный русский бал, который прошел очень оживленно и дал нам множество друзей и доброжелателей, готовых помочь не только в отношении колбасы, но также прочих требований русской души. На балу я танцевала с известным японским киноактером, который после танца поцеловал меня в щеку, чем произвел настоящий фурор — в Японии это не принято.
Вообще, в Иокогаме оказалось так много европейцев, что у нас пропала всякая охота их считать, а что касается русского стола — то мы даже ели блины в ресторане Власова.
Пасху мы встретили в Осаке, в японской православной церкви, где кроме нас было только трое русских. Было особое настроение в этой тихой устланной циновками церкви, такой далекой и такой все-таки нашей, где чуждые нам по нации, но близкие по вере люди молились и пели так хорошо, что в Великий четверг мы прослушали все 12 Евангелий, хотя священник-японец прочитал по-русски только два.
Универсальные магазины повсюду доставляли нам массу переживаний. Чего-нибудь да стоит поездить вверх-вниз по движущимся лестницам, раз десять потерять вход, выход и друг друга, перерыть все фуфайки и кимоно и в итоге, неожиданно для себя, вынести из всего этого колоссального здания какой-нибудь карандаш для бровей.
Первое время наши покупки носили угрожающий характер. Мы то и дело подвергались какой-нибудь очередной повальной эпидемии, и все сразу стихийно закупали сумки или шкатулки. (Мне лично пришлось пережить острый щеточный кризис, я чуть не дошла до швабры.) Мы истанцевали семь городов — Токио, Иокогаму, Осаку, Киото, Кобе, Нагойю и Хиросиму. Но больше всех нам понравился Киото. Окруженный горами, изрезанный каналами, с нарядными улицами, полными очаровательных безделушек и фонариков — Киото больше всех других отвечает представлению о сказочной Японии. В парках под огромными соснами — старинные храмы. Среди мшистых камней звенят священные источники. Запах курений смешивается с запахом хвои.