Читать интересную книгу Августин. Беспокойное сердце - Тронд Берг Эриксен

Налицо видимое несоответствие между юношескими сочинениями Августина и его воспоминаниями о своей юности. «Гортензий» Цицерона сделал Августина манихеем, скептицизм сделал его неоплатоником, платонизм сделал его христианином. Это объясняется тем, что граница между этими учениями была не той, какой она представляется нам сегодня. Августин говорит о платонизме, как о предвестнике или как о части христианской мудрости. И поэтому он очень положительно относится к Платону, пока говорит с позиций христианства от лица более широкого и высокого познания. Но он тут же становится саркастичным, когда платонизм начинает открыто конкурировать с христианским откровением (Об ист. рел. 3,3–5). Августин не принимает сравнения между Платоном и Христом, потому что не считает христианство одной из тех философий, которые можно сравнивать друг с другом. Для Августина христианская вера и неотделимая от нее любовь к Богу — целая и полная мудрость, которая ведет людей к благодати (О граде Бож. П, 7).

Для молодого Августина Христос был величайшим учителем мудрости — достаточно вспомнить Христа со свитком в руке на саркофагах IV века. Августин не делает различия между богословием и философией. Мышление его времени и особенно неоплатонические традиции стерли это различие. Нет ничего парадоксального или нелепого в утверждении, что Августин обратился в христианство и стал философом.

Главная тема «Исповеди» — «обращение» Августина в 386 году. Оно описано с большой литературной и психологической убедительностью. Особенно сильным и новым является представление о раздвоенности воли. Создается впечатление, что до принятия решения множество совершенно противоположных стимулов вели друг с другом войну. Но «обращение» — также и платоническое понятие. «Обращение» Сократа, который отвернулся от смутных образов пещеры, чтобы увидеть вечную сущность вещей, Платон определяет как peritrope или metatrope («поворот», «переворот»). Поэтому вопрос, к чему, собственно, «обратился» Августин, не так важен для него самого, как для его современных исследователей.

Августин отвернулся от чувственного мира и его иллюзий, он постепенно отдался во власть авторитета Церкви — это исторический факт, и это главное, а вовсе не то, на что делается упор в рассказе о его «обращении». Ни в коем случае не следует сравнивать «обращение» Августина с современными вариантами «обращений», когда к вере обращаются от неверия. Августин всегда верил в Бога. Вопрос лишь в том, какому Богу он должен был предаться и как лучше Его почитать.

«Исповедь» показывает нам беспокойство, которое заставляет сердце вернуться к своему истоку. «Видение Бога» и «лицо Бога» — visb Dei — означает и то и другое —это «вечное блаженство», или beata vita. Бог «создал нас для Себя»: fecisti nos ad Те (Исп. 1,1). Это тема XI—XIII книги. Поэтому Бог побуждает нас искать Его. Это тема ИХ книги. В «Исповеди» описана не ищущая личность. Августин не Фауст. Он скорее похож на Данте. Он уходит в себя и должен быть приведен обратно к исходной точке. Как и у Данте, движущей силой является любовь. Как огонь устремляется ввысь, а камень — в глубину, так сердце стремится к своему началу. «Бога можно любить только правильным образом, любя Его превыше всего», как сказал друг Августина Северин (Письма, 109,2; Исп. Ш, 8), или, как сказано в Писании: «возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею» (Мф. 22,37).

***

«Исповедь» Августина—важная часть описанного в ней процесса самопознания. Сама книга — это подведение итогов того самоисследования, которому себя подверг автор. Это не только воспоминания о чем–то, что когда–то случилось, это документация самого процесса воспоминаний. Лишь придав этим воспоминашям письменную форму, Августин постигает причины и следствия своих прегрешений. Благодаря своему рассказу он осознает тот факт, что Провидение направляло его поступки с самого детства.

Мы, современные картезианцы и фрейдисты, слишком Доверчиво полагаем первичной душу, которая мыслит, повествует и драматизирует свой опыт. Но что, если первичны мышление, повествование и драматизация, а личность рассказчика — есть лишь продукт мышления, повествования и драматизации? В 20–е годы XX века русский философ М. М. Бахтин пытался заменить так называемую психологию изучением смыслообразующей деятельности по продуцированию текста в самом широком смысле этого слова. Его концепция основывалась на том, что личность, или душа, есть отчасти намеренный, отчасти ненамеренный продукт повествований, представляющих собой не просто повествования субъекта, но повествования, которые творят самого субъекта как полезное и необходимое понятие. Личность — это действующее лицо, и ее существование связано с тем, что разыгрывается определенный диалог. Можно представить себе повествование, или речь, где личность, или душа, не имеют значения. Так можно представить себе и драму о Гамлете, в которой он — не самое главное.

Если рассмотреть образ Августина с этой позиции, окажется, что Бахтин отчасти прав. «Исповедь» — не есть прежде всего «повествование» Августина о событиях своей жизни. Главное тут сам Августин. Книжный Августин предстает многогранной, яркой и содержательной личностью именно благодаря тексту или повествованию, посредством которого он являет себя людям и самому себе. Он раскрывает, рисует и создает себя как «Августина», вписывая его в повествование, которое наполняет его жизни определенным смыслом. О чем бы тут ни шла речь, в центре повествования, прямо или косвенно, всегда стоит сам рассказчик. Такое ключ ко всему творчеству Августина.

С помощью рассказов о восхождении, о Творении, толкований на Писание, увещеваний, поучений, философских рассуждений Августин возводит все более и более сложные конструкции для самосознания, одновременно вводя в свое повествование таких действующих лиц как «Августин», «Бог» и «человек». Он поступает подобно легендарному китайскому живописцу, который вошел в свою картину и скрылся за холмами, им же самим и нашсанными. Достижение труда Августа в том, что незадачливая жизнь многих его читателей обрела смысл и достоинство, когда они вошли в созданную Августином картину человеческой судьбы.

***

Бог Августина и далек, и близок. Поэтому Он окружен парадоксами. Искать Бога — это значит искать нечто известное и неизвестное; так память может искать что–то, чего не может сразу вспомнить, но знает, что вспомнит, если напряжется. С другой стороны, если мы знаем, чего ищем, в каком смысле можно тогда сказать, что мы это ищем? Августин разрешает эти парадоксы, представляя себе постепенное постижение божественной тайны, постижение, которое расширяет и объясняет воспоминание, казавшееся на первый взгляд нечетким, но которое, однако, навсегда сохранилось в памяти.

В известном смысле, не Августин ищет Бога, а Бог сам открывает себя через Августина. Бог ищет Августина и хочет привести его к Себе. Поэтому Августин ищет Бога и хочет привести Его к себе. Бог ближе к ищущему, чем ищущий думает. Личность черпает у Бога силы, чтобы найти самое себя. Бог — это не внешний ответ на внутренний вопрос, но внутренний ответ на вопрос, который Бог сам пробудил у вопрошающего. Суть самопознания — это суть познания Бога. Написать историю личности в биографии, как это сделал Августин, — то же самое, что упражняться и готовить себя к познанию Бога.

Бог находится не вовне, ибо Бог — не материя. Бог — это дух; поэтому погруженность в себя, интроверсия и интроспекция — единственный путь к Нему. Духовное скрыто глубоко в душе человека. Все чувственные желания, напротив, отвлекают и мешают ему. Главное — связь между Богом и душой, душой и Богом. Однако Августин не забывает и о христианском долге служить, помогать и прощать.

Из «сбивающего с толку многообразия вовне» (dlstentio) необходимо найти «единство и мир внутри» (intentio). Временное требует растяжения души, чтобы она могла постичь прошлое, настоящее и будущее за один раз (Исп. XI, 26). Но когда душа раскрывается, чтобы понять временное, она тут же становится жертвой смятения, присущего временному. Этому противоположна сосредоточенность на внутренних истинах. Там, когда душа предстанет перед вечными истинами, протяжение временного в прошлое, настоящее и будущее может прекратиться.

Мистика Августина не носит личного характера. Он углубляется в себя не для того, чтобы понять свои чувства или пережить нечто, недоступное другим. Он углубляется в себя, чтобы найти истину, более общую и обычную, чем все то, что он может найти в преходящем мире. Тем не менее, Августин становится едва ли не пленником церковного единства. Он не сразу поймет, что объединение вокруг простых истин, разделяемых многими, столь же ценно, как познание универсальных истин, доступных разуму немногих. Нам представляется, что именно борьба с донатистами сделала Августина христианином в ортодоксальном смысле. Но тогда он уже много лет был священнослужителем.