Читать интересную книгу Квантовая теория любви - Дэнни Шейнман

Мы оба рассмеялись.

— А за то, что мы австрийцы, нас к стенке не поставят?

Он понизил голос:

— Люди до смерти напуганы. Что большевики скажут, то и сделают.

— Чем же они напуганы?

Он потеребил усы, оглянулся и впихнул меня в тихий переулок.

— Ты слыхал про Чека?

— Нет.

— Это что-то вроде тайной полиции. Чека истребляет врагов режима. Попадешься им, прикончат без суда и следствия. Реквизируют квартиры в центре города, бывших владельцев кидают в подвалы. У нас пытались было протестовать, демонстрацию организовали. Так Красная гвардия по демонстрации из винтовок. Нищим теперь вольготно. Если бы я не был иностранец, вселился бы сейчас во дворец.

— Так что, все военнопленные попрошайничают?

— Не все. Некоторые сражаются с белыми. Сам видел, как взвод венгров отправляли на фронт. Эти мерзкие мадьяры во всем за большевиков, не пойму только с чего. Вернутся домой — то-то будет катавасия.

— А мы когда вернемся домой? Войне конец… ведь так?

Оскар горько усмехнулся:

— Если бы все было так просто. Мы ведь пешки в большой политической игре. Ленин убежден, что в будущем году вся Европа станет советской. Мне так не кажется. Самое интересное: большевики могут отправить тебя на родину, если согласишься пропагандировать их идеи и сражаться за дело революции в своей стране.

— Мне только домой попасть, я на все согласен.

— Просто так они тебя не отпустят, — пригасил мой восторг Оскар. — Для начала тебя подвергнут идеологической обработке. Вот когда будешь думать и поступать по-ленински, тогда и к тебе будет полное доверие… Гнусность какая.

— Все-таки надо рискнуть. Что они с тобой сделают? Набьют башку своими идеями? Записаться добровольцем — и готово дело.

— Я и сам к этому склоняюсь… ведь не побираться мне всю жизнь? Люди сами голодают, много они мне подадут? И подумать только, когда-то у меня был свой повар!

Уж в этом-то я не сомневался. Офицер в нем был виден за версту.

Оскар испуганно взглянул на меня.

— Проговорился, надо же! Только никому не слова.

— Я буду нем как рыба. Дворянин ты или кто, для меня неважно.

— Спасибо. А то ведь подвесят меня, как колбасу.

Мне было любопытно, как ему удалось избежать расстрела. Сейчас он был во всем штатском. Украл?

Но Оскар не желал откровенничать.

— Меньше знаешь, крепче спишь. А то погубишь нас обоих. Я ничего не говорил тебе, солдат, запомни хорошенько.

Ночь мы провели в разграбленном особняке. Оскар сказал, что найти сейчас крышу над головой труда не составляет, только не стоит ночевать два раза подряд в одном и том же месте, да и от Чека надо держаться подальше. Всю ночь мы обсуждали с ним открывшиеся возможности, и к утру мне удалось убедить его отправиться со мной в саратовский совет.

— Мориц, они ведь сразу почуют, что я не их поля ягода. Они не дураки, — беспокоился Оскар, когда назавтра мы вышли на улицу.

— Откуда им знать?

— Болван, ты ведь мгновенно распознал во мне офицера. Присмотрятся ко мне повнимательнее — и в расход. Породу не спрячешь, солдат.

— А ты ссутулься, смотри в землю и перестань называть меня «солдат». Говори себе все время: я крестьянин, я крестьянин.

Оскар громко расхохотался:

— Ну ты голова! Надо же, все так перевернуть! Я — крестьянин!

Из серого здания, мимо которого мы проходили, послышался женский крик. Со звоном вылетело окно, стекла посыпались на мостовую перед нами. Оскар молча схватил меня за руку, перешел на другую сторону и прибавил шагу. Я поднял голову. В окне второго этажа спиной к улице стоял человек в черном, руки его вцепились в портьеры. Перед ним мельтешили лица сразу нескольких мужчин, в воздухе мелькали кулаки. Портьера оборвалась, человек зашатался, потерял равновесие — и выпал на улицу, головой на булыжники. Выпорхнувшая следом портьера саваном накрыла тело.

Я дернулся было к нему, но Оскар решительно потащил меня прочь:

— Не останавливайся.

Из дома выбежал мальчишка и с криком «Папа! Папа!» бросился к мертвецу.

Никто из прохожих и не подумал ему помочь. Мгновение — и улица опустела. Всех словно ветром сдуло.

Когда мы сворачивали за угол, я оглянулся. Трое неприметно одетых мужчин за волосы волокли по улице женщину.

Оскар подтолкнул меня в спину.

— Никогда не связывайся с Чека.

Величественное здание на главной площади города было украшено красными флагами — не ошибешься. У входа стояли часовые. Нас пропустили.

Битый час мы искали нужный кабинет.

Вот он, человек, от которого зависит наша судьба. Вид суровый, подозрительный.

— Товарищ, мы хотим вернуться в Австрию, чтобы раздуть пламя революции, — сказал я высокопарно.

И машина завертелась.

Не успели мы оглянуться, как вместе с сотнями других военнопленных оказались в эшелоне, следующем в Москву. Нас везли на специальные курсы.

Откровенным разговорам с Оскаром пришел конец. Теперь мы были большевики до мозга костей. Во всяком случае, с виду.

Наше учебное заведение помещалось в бывшем реальном училище — большом обшарпанном здании где-то в пригороде Москвы. По прибытии к нам обратился к речью тощий, гладко выбритый человек — комиссар просвещения Потоцкий. (Какое громкое название для скромной должности!)

— Товарищи! — надрывался он. — Большевики держат свое слово! Мы сражались за вас, мы свергли царя и буржуазный строй! Теперь ваша очередь внести свою лепту в революционную борьбу! Вы — будущие борцы с тиранией в Европе! Вам выпала историческая роль! Мы научим вас действовать по-ленински и побеждать! Вы понесете рабочим слово правды, вы объедините и организуете их, вы поднимете их на бой с буржуазными угнетателями! Вы — та искра, из которой возгорится пламя!

Я искоса глянул на Оскара, но он как раз изо всех сил вживался в образ крестьянина и не повернул головы. Когда речь закончилась, он вскочил и бешено зааплодировал.

Преподавали нам на нашем родном языке такие же военнопленные, как и мы сами, убежденные коммунисты. Среди них были прославленные в будущем революционеры, например Бела Кун. Начали мы с основ, с марксистского анализа причин и следствий социального неравенства, приведшего к классовому расслоению общества, потом плавно перешли к рассмотрению механизмов, позволивших жалкой кучке сосредоточить в своих руках несметные богатства. Учился я очень хорошо, тем более что материал представлялся мне обоснованным и логически бесспорным. Но хотя я знал наизусть десятки страниц из работ Маркса и Ленина, не лежала у меня душа к марксизму Между книжным знанием и реальной жизнью лежала пропасть. Я своими глазами видел, как национализация и насильственная уравниловка очень скоро породили некий новый класс, совсем уж нищий, и новое угнетение (куда хлеще прежнего), когда немногочисленная сытая верхушка решает за тебя все, вплоть до того, на каком языке тебе говорить и какие убеждения иметь. Нет, марксисты тогда решительно не пользовались моим расположением. Другое дело сейчас. Ведь только они отважно боролись с Гитлером, а либералы и демократы просто умыли руки. Если его когда-нибудь кто и свергнет, то это будут коммунисты.

На курсах мы с Оскаром почти не общались, впрочем, он ни с кем особенно не разговаривал, все больше помалкивал, ссутулившись и засунув руки в карманы. К тому же нас постоянно окружали люди, слушателей навезли с избытком, и у нас просто не было возможности поговорить наедине. Нам оставалось только всячески демонстрировать свой энтузиазм и преданность делу революции, аплодировать каждому оратору, наружно радоваться продвижению красных частей на восток. С каждым днем Оскар сутулился все сильнее, словно сгибаясь под непосильной ношей. А вот прочие военнопленные, из простых, пушечное мясо, обретали достоинство.

«А вдруг они обратили тебя в свою веру? — казалось, хотел спросить меня Оскар. — Вот возьмешь да и выдашь меня».

В канун Нового года нам дали увольнительную в город. Наконец-то выпал случай поговорить с Оскаром по душам. Пошатавшись по заснеженным улицам, мы набрели на людную и шумную рабочую столовую. Взяли бутылку.

Оскар начал с того, что сообщил мне, какой он теперь преданный и убежденный большевик. Это он только поначалу сомневался, а теперь словно заново родился. Вряд ли он говорил правду, хотя черт его знает.

Из осторожности я ему поддакивал.

Мы яро возносили хвалу революции… пока Оскар не напился. Тут весь его большевизм как рукой сняло.

— Как тебе наш Потоцкий, великий деятель на ниве просвещения трудящихся масс? Надутый болван, хорек ощипанный, что он о себе возомнил? Лекции по истории читает… Да ему нужники чистить, и то честь великая. Эта голота… дай им маленькую власть, уж они тебе покажут, где раки зимуют! — орал Оскар.