Читать интересную книгу Квантовая теория любви - Дэнни Шейнман

— Прикончи его, — приказывает атаман.

Лев Борисович тонко вскрикивает у меня за спиной.

— Сзади, сзади! — кричат мне казаки.

Оборачиваюсь.

С поднятой шашкой в трясущейся руке шапочник стремительно надвигается на меня. Мне уже не увернуться, не успеваю.

Все, конец, мелькает у меня в голове.

Лев Борисович проскакивает мимо.

Его клинок рассекает атаману шею. Хлещет кровь.

Сразу несколько казаков кидаются на шапочника. Его буквально кромсают на куски. Кто-то стреляет из карабина. Седобородые бросаются к атаману.

В суматохе ныряю в заросли и бегу со всех ног. Странное дело, за мной никто не гонится.

Отбежав подальше, падаю в траву и жду, когда стемнеет.

Мой мешок остался за кустом ежевики, а в нем топор, фляжка, котелок и прочие пожитки. Хочешь не хочешь, придется вернуться.

Прокрадываюсь обратно к дороге.

Казаков след простыл. Валяются какие-то кучки тряпья.

Не сразу понимаю, что это разрубленное на куски тело Льва Борисовича.

Подхватываю свой мешок и исчезаю в лесу.

С того дня я шел только по ночам, обходя дороги и избегая людей. Минуло несколько дней, прежде чем я понял, что оставил в кустах свои документы.

Где я и что вокруг меня за местность, я не ведал. Ориентировался по звездам, старался идти на запад, позади остался Урал — вот и все, что мне было известно. Кто одерживает верх в войне, где стоят войска, я понятия не имел. Меня терзал голод, заяц или белка были редким лакомством в моем рационе, преобладали грибы, ягоды и похлебка из лебеды и крапивы.

Резко похолодало. Уже двадцать месяцев, как я покинул Сретенск, и обувка моя износилась. Кашель, которым меня наградила шахта, никак не проходил. Зарядили дожди. Ночи стали темные, хоть глаз выколи.

Вот в такую ночь я угодил в какое-то раскисшее глиняное болото, поскользнулся и ударился о камень.

Присмотрелся.

Это не камень. Это была человеческая голова.

И не одна. Целое поле.

Дождями размыло братскую могилу.

По сей день не знаю, кто это был, красные или белые.

Ближе к середине ноября я вышел к широченной реке.

Это была Волга.

[26]

24

Что, Довид, надоел тебе твой паровозик? Прости, не могу поиграть с тобой. Иди-ка ты лучше к маме. Вот и молодец. Может, ты, Фишель, тоже пойдешь? Заглянешь ко мне попозже. А я пока вздремну за компанию с Исааком. Ты только посмотри на него. Такой милый мальчик, просто ангелочек. Буду скучать по нему. По всем по вам буду скучать. Ой, прости, Фишель… только не плачь. Зря я так.

Послушай, сынок. Не хочу тебя обманывать. Вряд ли я уже поправлюсь. Все заботы о маме и братьях лягут на тебя. Ты ведь уже большой. Крепись, как бы трудно тебе ни пришлось. Я верю в тебя.

Вот посплю — и мне станет лучше. Не расстраивайся так, мой час еще не пришел. Я пока с вами. Иди ко мне. Что ты набычился? От меня плохо пахнет? Да нет, не должно. На вот носовой платок и утрись. Не бойся, он чистый.

Хочешь, чтобы я продолжил свой рассказ? Ну ясное дело, хочешь. Милый мой… опять замолчал. Ради тебя я готов на все… согласен даже опять отправиться в свой сибирский поход. Только наберись терпения… мне придется прерываться, переводить дыхание. Подай мне плевательницу… спасибо.

Слушай же.

Я стоял на берегу Волги. Откуда-то с севера доносилась далекая канонада. К югу от меня в утренней дымке проступал город.

Не иначе, Самара, решил я.

По склонам холмов на высоком противоположном берегу тоже карабкались дома.

Переплыть реку было нечего и думать. Этакая громадина. Да и холод собачий. Пришлось тащиться в город.

Навстречу мне попалось сразу несколько отрядов солдат. Это были красные. Одеты не с иголочки, мягко говоря, но ряды сплоченные, вид решительный, как и полагается доблестным бойцам. Каждый телеграфный столб был густо облеплен последними распоряжениями большевиков. Значит, из Самары белых уже выбили.

Я направился к причалам. То тут, то там виднелись длинные очереди. За керосином, за хлебом, за мукой и невесть за чем еще. Я порылся в кармане — мой наличный капитал исчислялся пятью рублями. Есть хотелось нестерпимо.

Мне бы сесть на паром — а я занял очередь в булочную невдалеке от пристани. Стою и стою. Несколько часов прошло, а движения никакого. Мне бы плюнуть и уйти — психология не позволяет. Будто бес на ухо шепчет: стоит тебе удалиться, как товар тут же появится в изобилии. Да и столько времени грохнул — зря, что ли? Тут и ненужное купишь.

Словом, часа через четыре я добрался до прилавка. И тут меня охватил ужас. В последний раз, когда я покупал хлеб, буханка стоила две копейки. А сейчас четыре рубля!

Булочник надо мной сжалился — выдал черствую сайку всего в рубль ценой. А то очередь уже стала возмущаться, мол, не тяни, бери или проваливай. Пришлось взять — хотя денег было жалко до слез.

Проглотил я эту сайку прямо на месте — двух шагов от двери лавки не отошел. И тут-то голод разыгрался по-настоящему, будто и не ел ничего. Если так дальше дело пойдет, денег мне хватит дня на два.

Заскрипел я зубами и пошел на пристань. А там надпись: «Паромная переправа в Саратов».

Как Саратов? Какой такой Саратов? Куда это меня занесло?

Взгляни на карту, Фишель. Вот она, Волга… ниже… а вот Саратов. От него до Самары километров четыреста. Вот это крюк! А я находился на восточном берегу — в Покровске.

Как видишь, до дома еще очень далеко.

Еще меня озадачила дата на билете — второе декабря. По моим подсчетам выходило, что на дворе семнадцатое ноября. А куда же делись две недели?

Когда я в последний раз видел месяц и число? Правильно, в октябре. В орской лавке я тогда купил газету, чтобы было на чем писать Лотте. Без писем к ней я уже не мог обойтись, они были движущей силой моего странствия, чем-то вроде путевого дневника.

Пропавшие полмесяца не давали мне покоя, ведь не спал же я на ходу?

Я и ведать не ведал, что красные успели ввести другой календарь — как в Европе.

На пароме я сидел рядом с пухлой пожилой матроной в шерстяном платке, поначалу не сводившей с меня подозрительных глаз. Еще бы: оборванный изможденный субъект, заросший клочковатой бородой. Но стоило мне вежливо с ней заговорить, как она прониклась ко мне доверием и принялась болтать без умолку. Она везла с собой две корзины: одна набита луком, а во второй упокоилась ободранная тушка кролика. Время было голодное, и дама очень радовалась, что удалось разжиться продовольствием. Ей пришлось встать в четыре утра, пересечь Волгу и три часа шагать до знакомой деревни, где, как она знала, у одной женщины уродился лук. Ей повезло вдвойне: мало того, что крестьянка уступила ей толику урожая по сходной цене, так еще и сосед продал кролика. И теперь ее семью ждет настоящий пир, как в старые добрые времена.

Женщина охотно поделилась со мной последними новостями и слухами. Адмирал Колчак объявил себя верховным правителем России, Центральные державы[27] проиграли войну. Монархии Центральной Европы рассыпались.

Что же творится сейчас в моей родной стране? Безвластие и развал?

Но если войне конец, мне легче будет попасть домой!

На пристани в Саратове человек в обтерханном пальто и шапке-ушанке, лет на десять старше меня, просил милостыню. Своей военной выправкой он бросался в глаза. Более того. В его римском носе, ровных усах, длинных пальцах угадывался аристократ.

— Товарищ, подай копеечку. Что-нибудь поесть. Прошу, товарищ, — обращался он к каждому на ломаном русском.

От него отворачивались. Какая-то добрая душа сунула ему картофелину — вот и все, что удалось выпросить.

Я подождал, пока толпа схлынула, и спросил по-немецки:

— Скажи-ка, друг мой, как тебя сюда занесло?

Он недоверчиво смерил меня взглядом.

— Как и всех остальных.

— Тебя освободили?

— А тебя?

— Я-то бежал. Из Сретенска.

— Это где? В Сибири?

Я кивнул. Он широко улыбнулся и крепко пожал мне руку:

— Да ты герой. Позволь представиться: Оскар Шмидт.

— Мориц Данецкий.

— Давно в Саратове?

— Первый день на советской территории.

— Ну надо же! Иди-ка за мной, нечего нам здесь торчать. Следующий пароход только через два часа.

Мы пошли к городу. Мне было не по себе: на улице полно народу, а мы говорим по-немецки. А Оскар, казалось, и в ус не дул — будто так и надо.

— Значит, большевики сдержали слово, — заметил я.

— Да, солдат. Построили в шеренгу всех немецких и австрийских офицеров, кто оказался в их власти, и пиф-паф. Офицеры ведь классовые враги, а врагов надо уничтожать. А солдат выпустили на свободу — ступайте на все четыре стороны. Ей-богу, в лагере было лучше, там хоть кормили. Вот уж не думал, что буду так тосковать по каше.