там. Его, кстати, как и вашего папу Георгием звали. Это в честь того погибшего милиционера. Видите – на памятнике надпись – Георгий Быстров. Это он.* * *
Что за… Мозг вдруг сдавило как деревянную бочку железным обручем. Голова закружилась. Я чуть не потерял сознание и лишь чудом устоял на ногах.
А потом стало легче, намного легче… Сознание прояснилось, а вместе с ним пришло неведомо откуда понимание, что сейчас произойдёт нечто страшное, что в темноте прячется враг, что до смерти, как поётся в той песне, четыре шага. И произойдёт непоправимое… Вот-вот, прямо сейчас.
Что самое загадочное – это известие каким-то образом связано с моей дочерью, с Дашкой. И это я знал наверняка. А ещё меня вдруг охватила глубокая уверенность, что я способен предотвратить то, что выглядело неизбежным ещё мгновение назад, правда, ещё не знаю как.
Тело само заставило сделать несколько шагов к задержанным бандитам, я оказался за ними. И сразу же грянул сухой револьверный выстрел.
Пуля попало в предплечье рыжего, тот заорал от боли – до меня за долю секунды вдруг дошло: а ведь это стреляли в меня, просто я отошёл, когда стрелок нажимал на спусковой крючок, и рыжему не повезло – он просто оказался на линии огня.
Грянул второй выстрел, и снова в рыжего. Тот стал буквально живым щитом, повалился на меня. На сей раз я не смог устоять, упал, погребённый под его телом, но, падая, успел дважды выпалить в темноту, под прикрытием которой прятался неизвестный стрелок.
И почти сразу на улице зазвучала спасительная трель милицейского свистка.
– Дашка! – обрадованно прошептал я сухими от волнения губами. – Спасибо тебе, родная!
Глава 27
Собеседница ушла по своим делам, а Даша ещё немного постояла возле могилы.
Папа был из тех людей, с которым было интересно говорить и так же интересно молчать. Вот и сейчас, не произнеся ни слова, Дарья вдруг ощутила какое-то моральное облегчение, словно чем-то смогла помочь папе, вот только не понять – чем.
Зазвонил телефон – это беспокоился муж. Он, наверное, переживал из-за беременности жены больше, чем сама Даша. Постоянно спрашивал о самочувствии, гонял по врачам и был готов выполнять любые её прихоти.
– Я уже еду, – ответила Даша. – Ты так не нервничай. Со мной ничего не случится – ты ведь знаешь!
На секунду ей стало смешно: вроде это её должны успокаивать, а тут вроде как наоборот. С другой стороны, Даша знала, что с мужем ей тоже повезло, не зря они быстро нашли с отцом общий язык. И пусть встречались не так часто, как того бы хотелось, но отец зятя любил и уважал.
Даша опустила телефон в сумочку. Муж прав, нужно ехать. Да и устала она. Ноги уже не держат.
– Прости, папа! Мне пора.
Она направилась к выходу с кладбища. Путь пролегал неподалёку от могилы, о которой рассказывала женщина.
Даша невольно бросила взгляд на фотографию покойного. На ней был изображён мужчина в старой советской милицейской форме – такую она видела в шкафу у папы.
Наверное, эта странная женщина что-то напутала, подумала Даша, и стала набирать телефонный номер для вызова такси.
Как раз успеют доехать, когда она выйдет из ворот кладбища.
* * *
– Знаешь, Быстров, я всё могу понять в этой жизни, кроме одного: ты что – решил в одиночку вывести весь преступный элемент города? – с доброй улыбкой спросил Гибер.
Его выдернули из дома, подняв посреди ночи, когда меня и задержанного доставили в губро. Рыжему повезло меньше – его холодное тело отправилось в морг.
Стрелка так и не нашли. Он успел смыться, не оставив после себя ни улик, ни свидетелей. Мы тщательно осмотрели место, откуда он стрелял: никаких следов, даже окурков.
– В одиночку не справлюсь, помощь нужна, – шуткой на шутку ответил я.
– Значит, ты считаешь, что убийца не входил в задержанную тобой шайку? – вновь вернулся к делу Гибер.
– Я в этом убеждён, иначе бы он проявил себя гораздо раньше.
– Тогда кто это был?
– Товарищ Гибер, я понимаю, что мои соображения могут показаться вам странными, но давай я расскажу всё с самого начала.
Я поведал непосредственному начальнику историю с визитом к Кравченко, как меня заманивали «калачом», думая, что я не пойму, что это банальный развод и туфта, как предлагали слить Смушко.
Гибер хмыкнул.
– Да… занятно. После мятежа и разоблачения Симкина в город должна приехать комиссия из Москвы. По головке его точно не погладят, вот Кравченко и решил обставиться: мол, я не я и лошадь не моя. Перевести стрелки на губрозыск, сделать так, чтобы большинство грехов легло на товарища Смушко… Понятно, что и ему придётся несладко, но основной удар придётся по нам.
– Он, кстати, говорил, что его скоро должны перевести в Москву. И непохоже, что врал, – добавил я. – Думаю, у него действительно есть хорошие связи там, наверху. Так что могло получиться.
– Почему могло? Может, – вздохнул Гибер. – Тем более, если у Кравченко, как ты считаешь, есть покровители там, в Москве. И аргументы подобрал что надо – из всех самый убойный про банду Левашова. В точку бьёт Кравченко. Знает наше слабое место. Уж что мы только ни делали, какие облавы ни устраивали на Левашова… А он как угорь выскальзывал из любой ловушки. Вот и в прошлый раз выкрутился. Так что пока Левашов бегает на свободе, у Кравченко есть против Смушко и всех нас мощный козырь. И Кравченко обязательно пустит его в ход.
Тут он замолчал и посмотрел на меня так, словно просвечивал рентгеном:
– Ты хоть и не сказал прямо, но наверняка думаешь, что в тебя стрелял кто-то из людей Кравченко. Я прав?
– Это самая логичная версия, которая только могла прийти мне в голову, – признался я.
– Боюсь, это мы не докажем.
– Тут я с вами согласен. Улик против Кравченко нет. Единственный свидетель разговора – я. Да, меня видели в его кабинете, но о чём мы в нём беседовали, знаем только мы двое.
– Полагаю, тебя надо бы спрятать на какое-то время. Думаю, найду местечко, где Кравченко тебя не достанет.
– Не вижу смысла, товарищ Гибер, – сказал я.
– Это как прикажешь понимать, Быстров?
– Так всё просто: меня имело смысл убивать, пока я ещё не встретился с вами или с товарищем Смушко и не передал сведения, что Кравченко копает под начальника губрозыска. Убийца тогда свою задачу не выполнил: застрелил вместо меня грабителя, потом появилась милиция, так что пришлось сматывать удочки. А сейчас убивать меня уже поздно: дорого яичко ко Христову дню, уж