— Сергей Иванович, — обращаюсь к Куликову совсем не по-военному. — Тебе все-гаки придется прыгать.
— Разреши остаться, командир, — отвечает он. — Я помогу тебе выбрать место для посадки, из моей же кабины виднее.
— Мы тоже хотим остаться, — слышатся голоса стрелка и радиста. — Разрешите?
— Ну, что ж, будем рисковать вместе. Последние, самые напряженные минуты полета.
— Ориентируюсь на ту площадку, что впереди слева, — говорю Куликову. — Следи, будем работать в четыре глаза.
Снижаемся. Под нами лес, а в нем белеет небольшая поляна. Полностью убираю газ. Расчет точный, но площадка оказывается настолько малой, что мы проскакиваем ее. К тому же я не учел, что в баках почти нет бензина — самолет легок. Да еще и шасси убраны. Даю газ моторам, иду на повторный круг. Вот-вот кончится горючее. Выпускаю закрылки — своеобразные воздушные тормоза. Это делает планирование более крутым. снижает скорость машины. Для пожарной безопасности выключаю моторы (в случае сильного удара или поломки самолета работающие двигатели могут вызвать пожар, а затем взрыв бомбардировщика). Кончается лес, начинается поляна, а самолет не садится. Нам грозит опасность врезаться в деревья на противоположной стороне площадки. Надо включить моторы и уйти на третий круг, но.. совершенно нет бензина.
Как быть? В течение каких-то долей секунды в голове мелькает целый калейдоскоп мыслей. Вспоминаю, что, если на планировании резко убрать закрылки, самолет как бы проваливается, сразу теряет высоту, и тут не зевай, тяни штурвал на себя, чтобы уменьшить скорость снижения перед самой землей. Стоит допустить лишь малейшую ошибку, неточность — и самолет может взмыть вверх, а затем без скорости свалиться на крыло или плашмя удариться о землю. А от удара — взрыв.
Но другого выхода нет. Делаю, как решил. Самолет пошел на резкое снижение. Он прямо-таки проваливается. Что есть силы тяну штурвал на себя и через несколько секунд чувствую легкий толчок. Приземлились! И довольно удачно!
— Как мы сели?! — искренне удивились ребята, когда мы вышли из самолета. — Ведь такой поляны не хватало бы даже при посадке днем!
Трудно передать те чувства, которые приходят к человеку в первые минуты после того, как он переживает смертельную опасность и остается целым и невредимым.
Я и сам, наверное, взахлеб рассказывал о закрылках.
— А тебе когда-нибудь приходилось приземлялся так?
— Нет, конечно.
— Саша, ты гений! — торжественно изрекал Сергей. — Придумать такое! Не растеряться! За считанные секунды! Ты первый рыцарь неба! — восторженно кричал штурман.
Через несколько минут мы сидели на крыле самолета и жевали шоколад.
— За лучшего летчика бомбардировочной авиации! — произнес Куликов, поднимая плитку шоколада и поворачиваясь в мою сторону.
— Нет, братцы, — я уже совсем пришел в себя. — Давайте-ка лучше думать о бдительности! Ведь если бы во время полета мы внимательно следили за небом, подобное могло бы не случиться. А мы ротозейничали, как говорят у нас на Украине, ловили гав, что совершенно недопустимо в боевой обстановке. Ни на секунду нельзя отвлекаться и забывать, что враг где-то рядом, что он может использовать малейшую нашу оплошность. Мы должны быть всегда готовы ко всякой неожиданности. Иначе — крышка. И живы мы орались сегодня по чистой случайности. Boт так, дорогие мои друзья.
— Так ведь ночь же... — попытался было возразить Панфилов. — Ночью можно и не заметить фашиста.
— Не имеем права не заметить! — ответил я. — Ни малейшего права не имеем! Фашист-то нас заметил? Заметил! Значит, он лучше смотрел. И к тому же, он один, а нас четверо.
Саша виновато замолчал. Ведь это его с Васильевым первейшая обязанность следить за воздухом во время полета. И моя тоже. У штурмана иная задача: он прокладывает курс.
Вся праздничность благополучного приземления как-то сразу померкла, отошла на задний план. Мы сидели молча, чувствуя вину друг перед другом.
Почти через неделю, 26 февраля 1942 года, мы прибыли на свой аэродром. Добирались домой самыми различными видами транспорта: и на лошадях, и на попутных машинах, и даже на тендере паровоза. А самолет свой оставили на попечение бойцов истребительного отряда. Такие формирования создавались из добровольцев, гражданских лиц в районах, находящихся в непосредственной близости к фронту. В их обязанности входило дежурство на дорогах, борьба с диверсантами, вражескими парашютистами.
В полку уже знали о нашем возвращении. Им сообщили из комендатуры одного из железнодорожных вокзалов Москвы. (И там мы побывали тоже!)
Первым нас встретил заместитель командира подполковник А. И. Венецкий. В его сопровождении мы и прибыли в штаб. Командир полка, выслушав мой доклад о случившемся, тут же доложил командиру дивизии А. Е. Голованову.
Уже это меня удивило. «Это что же так, по каждому случаю генералу докладывать?» — подумал. А тут командир ко мне:
— Молодчий, тебя к телефону генерал требует! Взял трубку. Доложил. Голованов расспросил о подробностях. Узнал, что экипаж невредим, машина получила незначительные повреждения. Поинтересовался, как же это нам удалось посадить самолет в ночных условиях на лесную поляну. И... остался недовольным.
— Вы обязаны были покинуть самолет на парашютах, — строго (.казал он, помолчал и добавил: — Ваше отсутствие обеспокоило Хозяина. Сейчас будете говорить с товарищем Молотовым.
Ну, тут уж я совсем растерялся. Шутка ли? С Вячеславом Михайловичем Молотовым — первым заместителем Председателя Совета Народных Комиссаров СССР, первым заместителем Председателя Государственного Комитета Обороны!
— По-н-н-нятно! — зачем-то ответил я и почувствовал, что даже заикаться начал. Никогда за собой такого дефекта не замечал, а тут — на тебе, от волнения. А в трубке уже другой голос.
— 3-здравс-с-ствуйте, т-товарищ М-молодчий! — и тоже заикается. (Он-то — по-настоящему.) — Что же это вы пропали?
— Да так уж вышло. Истребители напали, — начал я в растерянности нести какую-то околесицу. И на том конце провода поняли это.
— Ну, ничего-ничего. Мы уже доложили о вашем благополучном возвращении. И приказ вам на будущее: не рискуйте жизнью экипажа и своей тоже. Впереди еще много работы. Желаю удачи! — так закончил разговор В. М. Молотов и положил трубку.
А я все еще держу ее. Не пойму, в чем дело. Слышу какие-то короткие сигналы — и все. А голоса не слышно.
— Ты чего это? Замер с трубкой как изваяние. Говорят, что ль? — спросил командир.
— Не знаю...
— Ну, дай-ка.
Командир взял трубку. Посмотрел удивленно на меня:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});