— Штурман, сколько мы времени в полете? — спрашиваю, хотя перед моими глазами на приборной доске часы и на руке тоже. Спросил, чтобы нарушить молчание.
Куликов отвечает. И снова — тишина. И нету никаких сил ее перебороть. Как тополиный пух, забивается она за ворот, под шлемофон, в уши, в глаза. Обволакивает сон. Это самое неприятное. Хуже «мессершмиттов» этот сон! Автопилота на самолете нет, а по своей природе Ил-4 неустойчив, каждую секунду норовит завалиться в крен, уйти с курса, задрать или опустить нос. Нужно беспрерывно крутить штурвал, чтобы самолет летел в заданном режиме.
Летчик засыпает в полете не так, как обычно засыпают. Гул моторов, однообразные движения штурвалом то вправо, то влево, на себя, от себя укачивают, прямо-таки убаюкивают. И летчик как будто и с открытыми глазами сидит, но приборов не видит. Его сознание на миг отключается. Спит человек. Сон этот длится секунду, может, две, но тут же, мгновенно очнувшись, кажется тебе: спал вечность! А поэтому руки бессознательно начинают крутить штурвал, и не всегда в ту сторону, куда нужно. Чтобы избавиться от этой беды, от этого неприятного и опасного мучения — от сонливости, мы брали в полет нашатырный спирт.
Сегодняшний полет длится уже пятый час. Мы все устали. И уж коль меня, занятого делом, за штурвалом клонит ко сну, то каково экипажу? Конечно, они понимают, что под нами территория, занятая врагом, и опасность подстерегает нас ежесекундно, но и к этому мы уже привыкли. И наша бдительность, к сожалению, не та, что была при первых боевых вылетах. А притупление бдительности всегда обходится дорого. В таких вот ситуациях фашистские истребители не раз обстреливали наш самолет. Мы получали повреждения, но, к счастью, оставались живы. А некоторые мои однополчане так и сложили головы не над целью, где извергают огонь вражеские зенитки, где роятся «мессеры», а в полете уже на свою базу, потеряв бдительность. Как обидно — после победной бомбардировки погибать ни за что. Все это хорошо знали, но выдержать постоянное напряжение в длительных полетах не так-то было просто. Эта нагрузка — выше физических сил. Почти каждую ночь, а не ночь, так день, вылетали мы на задания. Изнурительный труд. И так четыре года войны.
— Командир, скоро праздник, — слышится голос Васильева.
— Да, праздник, — односложно отвечаю я. — Через двое суток День Красной Армии.
— Начальник продовольственной службы говорит, что по этому случаю будет полковой банкег, — ведет свое радист.
— Полковой вечер, а не банкет, — поправляет его Панфилов. И не без заинтересованности добавляет: — Ну, конечно, и с ужином, если не будет боевого вылета.
— Никакой выпивки, хватит, на Новый год попробовали, — вмешался Куликов. — А потом что?
Что было потом, мы уже знаем. Объявили готовность к вылету, а кое-кто успел приложиться к спиртному. Хорошо, что вылет не состоялся.
— Так что, по-вашему, ужин и не состоится? — снова подал голос Васильев.
— Не волнуйся, Леша, состоится, — успокоил я радиста. — В разумных пределах все можно. Тем более за наш праздник. Но не всем фронтовые сто граммов достанутся.
— Как так? — не выдержал Панфилов.
— А вот так! — ответил я. — Возможно, нам и не достанутся.
После новогоднего случая командование полка приняло решение в праздничные дни назначать дежурную эскадрилью, которая должна быть всегда в боевой готовности. Об этом я сейчас и сообщил экипажу.
Не успели они эту весть переварить, как вдруг в наушниках шлемофона раздался голос Панфилова:
— Истребитель!
И в тот же миг в нескольких местах наш самолет Прошили пули крупнокалиберного пулемета и снаряды авиационных пушек.
— Все живы? — бросил я вопрос после налета.
— Так точно! — тут же услышал три голоса.
Однако почувствовал: машина словно споткнулась в воздухе о какую-то преграду.
«Что-то повреждено, — мелькнуло в голове. — Мотор? Нет, моторы, кажется, целы. Баки? Пробиты бензобаки!»
А фашистский истребитель где-то рядом. Надо упредить его повторную атаку. Я закладываю крен. Бомбардировщик переходит на скольжение. Истребитель — справа от нас. Мне «мессер» хорошо виден через смотровые стекла.
— Ждать атаку! — приказываю экипажу. — Следить внимательно!
Теперь все видят вражеский истребитель.
— Фашист, наверное, нас потерял, — говорит Васильев. — Он меняет курс, значит, ищет.
«Мессер» постепенно приближается, но чувствуется, что летчик по-прежнему не видит нас. Ведь он идет с нами параллельным курсом. И теперь, если бы фашист даже и увидел наш бомбардировщик, стрелять ему нельзя: для этого надо отстать и начать новую атаку, а это ночью сложно — можно потерять цель.
— Делаю маневр, — говорю Панфилову. — «Мессер» будет в твоем распоряжении. Смотри не промахнись!
Но и фашистский летчик уже заметил нас. Он тоже идет на разворот, чтобы выбрать удобную позицию. Но было поздно: Саша Панфилов, точно рассчитав упреждение и ракурс цели, всаживает в живот вражеского самолета очередь. Истребитель факелом падает вниз.
— Ур-ра! — кричит Панфилов, торжествуя победу.
— Отставить! — строго обрываю его. — Рано ликуешь. На самолете пробиты баки. Мы можем вспыхнуть в любую секунду. Сообщаю об этом экипажу. А через несколько мгновений добавляю, обращаясь ко всем:
— Дело пахнет керосином — будьте готовы прыгать!
— Под нами территория, занятая врагом, — говорит Куликов. — Надо бы протянуть минут двадцать. Скоро линия фронта.
— Если не загоримся, буду тянуть, — отвечаю. — Но шансов мало.
Сидим как на пороховой бочке...
Наконец под нами замелькали тысячи огненных вспышек: внизу идет ночной бой. В небо взлетают ракеты. Зенитные пулеметы противника ведут огонь по каким-то самолетам. Вдруг одна пулеметная установка прекратила стрельбу: на ее месте видим два бомбовых разрыва. Вероятно, наши «кукурузнички» — У-2, помогая наземным войскам, подавляли огневые точки фашистов.
Огневые росчерки передовой остаются позади. Проверяю остатки горючего. Основные баки пусты. С одной стороны, это к лучшему: меньше вероятность воспламенения вытекающего из пробоин бензина. Но в пустых баках образуются бензиновые испарения, а это еще хуже: малейшая искра и — взрыв! При пожаре экипаж хоть имеет возможность покинуть машину на парашютах, а при взрыве?
Перевожу двигатели на резервные баки. Это еще не больше пятнадцати минут полета. Нужно принимать решение: прыгать или попытаться совершить посадку среди незнакомого ночного поля? На ощупь. При такой скорости и на ощупь?! Согласно инструкции, экипаж должен покинуть самолет: посадка ночью вне аэродрома запрещается. Она сопряжена с большим риском. Особенной опасности в таких случаях подвергается жизнь штурмана, кабина которого находится впереди всех, в самом носу самолета.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});